Я не посмела ничего предложить, даже когда Генрих пришел ко мне – пришел, когда я меньше всего этого ожидала и почти потеряла надежду. Я стояла на коленях на своей скамеечке для молитвы; мой супруг тихо вошел, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Лицо его было в тени, но несмотря на это я заметила черные круги под глазами. Когда домашний халат распахнулся, стали видны сильно выступающие жилы на его шее. Долгое время король не двигался, просто смотрел на меня, но не думаю, чтобы он меня видел.
– Генрих…
Впервые с тех пор как я вернулась во Францию, мы с ним остались наедине. Лишившись присутствия духа, я встала и протянула мужу руку; внезапно я почувствовала, что мое сердце переполнено состраданием. Куда подевалась горделивость Генриха, его суровое самообладание? Это был человек, страдающий от непосильного бремени, но я не знала, связано ли это с его телом или душой. Инстинкт подсказывал, что я ему нужна, и я готова была откликнуться на это со всей щедростью своего сердца – вот только расскажет ли мне супруг, что его так угнетает?
– Простите меня, – тихо сказал он.
Я не поняла, что он имеет в виду, но переспрашивать не стала; Генрих взял меня за руку, подвел к кровати и усадил на край. Я готова была позволить ему все, что он захочет, если это облегчит его боль, о которой свидетельствовали крепко-накрепко стиснутые челюсти и безжизненные, усталые глаза. Генрих двигался сдержанно и осторожно, когда сел рядом со мной и, наклонившись, прижался губами к тому месту на моей шее, где пульсировала жилка; одновременно его рука стаскивала ночную сорочку с моих плеч. Поцелуи мужа становились все более пылкими, едва ли не отчаянными, и я прильнула к нему. Но тут Генрих вдруг глухо застонал мне в шею и замер. Его глаза были закрыты, каждый мускул напрягся.
– Генрих?
Отпрянув, он упал на спину рядом со мной.
– Господи, я не могу этого сделать! – прошептал он и, повернувшись, зарылся лицом в мои волосы. – Не могу. Если бы вы знали, чего мне стоит в этом признаться!
Несмотря на взволнованное состояние, из-за которого у меня внутри все болезненно сжалось, в моей крови бурлили сочувствие и жалость к нему. Тут была какая-то проблема, с которой Генрих не мог справиться самостоятельно. И проблема большая – больше, чем я опасалась. Я взяла мужа руками за плечи и почувствовала острые торчащие кости, на которых было совсем мало плоти.
– Вы нездоровы, – пробормотала я. Я провела ладонями от плеч по рукам; его мускулы явно стали слабее. Затем раскрыла халат у него на груди и увидела торчащие, обтянутые тонкой кожей ключицы. – Что это? – в ужасе ахнула я.
Его попытка улыбнуться получилась довольно жалкой; на лбу у Генриха выступила испарина.
– Обычная солдатская болезнь – обострение дизентерии. Но я уже иду на поправку – хотя так плохо мне еще никогда не было.
– Какая же это поправка? – осторожно заметила я, боясь переусердствовать в увещеваниях и подвергнуть его другим страданиям – ущемленной гордости. – Это продолжалось у вас очень долго, верно? Я считаю, что нужно немедленно послать за вашим личным лекарем в Англию.
Генрих напрягся. Я думала, что он решительно откажется, однако мой муж сразу же сдался, что свидетельствовало об угнетенном состоянии его духа.
– Да. Я ведь не могу сказать «нет», верно?
– Я пошлю за ним. Ему лучше приехать сюда… или в Венсен?
– Нет-нет – в Санлис. Я вернусь сюда после следующего сражения. Это не займет много времени. – Голос Генриха был очень слабым; старый синеватый рубец на лице выглядел в полумраке зловеще.
– Думаю, вам не следует никуда ехать, – возразила я, но снова очень осторожно. Генрих был не в том состоянии, чтобы можно было перед ним разглагольствовать, даже если я считала, что это поможет делу. – Вы недостаточно хорошо себя чувствуете. Вам нужно остаться здесь и заняться восстановлением здоровья.
Его ответ – для этого королю пришлось набрать побольше воздуха, что далось ему с трудом, – был предсказуем.
– Нет, я должен. Я сражусь с вашим братом под Кон-сюр-Луар, и он будет побежден. – Генрих поцеловал меня – рассеянно коснулся губами лба. – Господь даст мне силы, необходимые для этого. Я покончу с бунтовщиками, а затем вернусь сюда.
– Мы должны уехать домой, – сказала я, стараясь, чтобы в мою интонацию не просочилась душевная боль. – Вы должны увидеть сына.
– Да. Вы, конечно, правы. Я оставлю Джона здесь командовать. – Генрих снова поцеловал меня. – Я не могу расслабиться… не могу заснуть.
Я еще никогда не видела, чтобы он был так близок к отчаянию.
– Останьтесь, – сказала я, как говорила уже множество раз прежде, но на этот раз с другой целью. – Останьтесь здесь и поспите.