– Возможно, в них завелась моль?
Я подошла ближе и попыталась разглядеть в ткани проеденные дырочки.
– Нет, миледи. Если мне будет позволено, я бы посоветовал вам отойти немного дальше.
И я ушла. У меня не было догадок по поводу того, что так гнетет господина Оуэна. Впрочем, наверное, все-таки были.
Вернулся Эдмунд.
– Все говорят о нас.
Встретив его на лестнице, я решила предупредить его, пока мы с ним шли по галерее, из осторожности держась на почтительном расстоянии друг от друга. На миг на его лице промелькнуло угнетенное выражение, но затем он улыбнулся и в его взгляде появилось то, что я истолковывала для себя как заносчивую самоуверенность, свойственную Бофортам.
– И пусть. Мне все равно. И вы, любовь моя, отнеситесь к этому так же.
Горевшие желанием глаза Эдмунда, его горячее дыхание на моих пальцах, когда он целовал мне руку, его восхищенный взгляд, когда он вел меня к моему месту за столом во время ужина, – все это убедило меня в том, что на самом деле мне тоже все равно. Я не видела опасности для нас.
Но потом…
– Пойдемте в постель, королева Кэт, – прошептал мне Эдмунд, когда после трапезы менестрели удалились и мои домочадцы встали из-за стола, на короткий миг оставив нас наедине. – Позвольте доказать вам свою любовь – если вы в ней хоть сколько-нибудь сомневаетесь. Позвольте продемонстрировать свое поклонение перед вами с помощью своей плоти…
Это предложение – вместе с тем, что оно подразумевало, – словно сорвало запоры, сдерживавшие мои чувственные желания, и я запылала, вся, от короны до подошв собственных туфель. Я тяжело дышала, пристально глядя ему в глаза.
– Я не могу…
– Тогда я к вам приду.
Я покачала головой, заметив Алису, ведущую за руку Юного Генриха; задержавшись у выхода, она оглянулась и посмотрела в нашу сторону, строго нахмурив брови.
– Только позовите меня! – настаивал Эдмунд. – Я приду к вам, когда дворец будет спать. Обещаю, вы не пожалеете об этом. Разве мы с вами не созданы для любви?
Я лихорадочно искала ответ. И смогла произнести лишь одно:
– Я этого не сделаю. И вы тоже.
– О, я сделаю. – Безобидным движением Эдмунд взял меня за руку и помог сойти с помоста, где стоял мой стол. – Я не могу больше играть с вами в кошки-мышки.
Слишком стремительно. Слишком скоро. Меня охватила паника. При этом я старалась непринужденно улыбаться, чтобы никто не догадался, о чем мы говорим.
– Не могу. Вы сами должны понимать: я просто не могу. Только представьте, какова будет месть Глостера, если я запятнаю свою репутацию…
Эдмунд сжал мою руку так крепко, что я поморщилась.
– Вы мне отказываете? – Его брови изумленно поднялись. – Как вы можете? Ведь нам с вами суждено быть вместе!
– Да. Да, я вам отказываю. Простите меня.
– Предупреждаю вас – я не сдамся. – Голос Эдмунда звучал тихо, но то, с каким жаром он поцеловал мне пальцы, несомненно, свидетельствовало о том, что он объят страстью – или же вспышкой ярости, намек на которую я успела заметить на его лице. – Вы поставили передо мной непростую задачу. Не менее трудную, чем та, что когда-то стояла перед одним из рыцарей короля Артура. Но я не отступлю. Я завоюю вас, миледи. Обложу осадой ваш неприступный замок и возьму его приступом. И никогда не признаю своего поражения, потому что не могу без вас жить.
Отпустив мою руку, Эдмунд плавно сделал шаг назад и поклонился. После чего удалился, оставив меня смотреть ему вслед. Уже дойдя до дверей, он обернулся и еще раз мне поклонился. В его глазах пылало упрямство.
Когда я на следующий день пошла к утренней мессе, мой дворцовый распорядитель с бесстрастным выражением лица сообщил мне, что лорд Эдмунд покинул Виндзор на рассвете. И не уведомил, что намерен вернуться.
Итак, он меня бросил. Оставил из-за того, что я не легла к нему в постель и не позвала его в свою. Эдмунд был в ярости и уехал в Лондон – или куда-то еще, – просто чтобы наказать меня, потому что был отвергнут.
Отвергали ли Эдмунда Бофорта женщины хотя бы раз до этого?
Я была совсем в этом не уверена, но тем не менее не позволила подтолкнуть себя к столь сомнительному, с моей точки зрения, выбору. «Почему бы мне с ним не спать?» – спрашивала я себя. Я не была девственницей, но все равно не могла позволить себе столь импульсивный поступок. Я еще не до конца потеряла рассудок от любви, а здравый смысл подсказывал мне, что подвергать свою репутацию жесткой критике в связи с непристойным скандалом означало полностью отдать себя в руки Глостера и Королевского совета. И кто знает, к каким мерам они прибегнут, если мои действия хоть в какой-то мере дискредитируют юного короля. Так что я, конечно, поступила правильно.