Запретная любовь

Звук, который, казалось, появится в какой-то момент, начал снова заглушаться и исчезать, как будто застенчиво желал исчезнуть после того, как соединил сегодня ночью эти две руки. Какое-то время они не отодвигались друг от друга и прислушивались в надежде снова услышать его.

Вдруг позади, в отдалении они услышали сдавленный кашель, который подобно крику вороны разорвал эту блаженную тишину ночи.

Нихаль вздрогнула:

— Ах! Слышите? Бешир снова кашляет, — сказала она и, не убирая руку из руки Бехлюля, вынудила его повернуться.

— Пойдёмте уже! Знаете, для него так вредна ночная сырость.

Бешир сидел в бричке, у края сосен. Когда они пришли туда, перед ними открылся ещё более впечатляющий пейзаж.

— О! Взгляни на сосны, Нихаль! — сказал Бехлюль. — Всего пять минут и двадцать шагов! Ты не можешь отказаться, Нихаль!

Бехлюль с небольшим усилием потянул маленькую руку Нихаль, которая всё ещё была в его руке. Издали он крикнул Беширу:

— Мы сейчас придём, Бешир!

Они сошли с дороги и оказались среди сосен. Бехлюль вёл Нихаль вперёд по узкой, извилистой тропе. Каждую пару шагов Нихаль говорила:

— Я боюсь! Не знаю почему, но боюсь. Мне кажется, что эти тени, эти деревья оживут и нападут на нас.

Она вдруг остановилась и показала пальцем:

— Смотрите, смотрите! Длинный чёрный рукав, видите, к нам тянется рука с толстыми пальцами!

Она и сама, то и дело улыбаясь, потешалась над своим страхом, но, продолжая бояться, шла немного быстрее, как будто убегала, и сильнее прижималась к Бехлюлю. Вдруг, не желая идти дальше и испуганно глядя на что-то, как будто дрожавшее в тени, она тихо сказала на ухо Бехлюлю:

— Нет, нет, хватит! Остановимся здесь! Или вернёмся, да, вернёмся.

Она опиралась на руку Бехлюля и от страха, рождённого неведомой тишиной природы вокруг, могла лишь мысками ботинок наступать на траву, как будто негодовавшую, что её сминали с глухими шорохом. Бехлюль сказал ей:

— Ты — ребёнок! Мы идём по обочине дороги, если немного пригнёмся, то заметим фонарь брички. Почему мы должны бояться этого невинного леса? Ох! Смотри, как красиво, Нихаль! Ты не считаешь это красивым?

Нихаль закрыла лицо рукой и сказала:

— Красиво, да, красиво, но страшно! — Впереди простирался лес, который взбирался по хребту в свете сгущавшихся, больше похожих на зелёный, чем на жёлтый, огней и, наконец, погружался в темноту и казалось, что из этого леса исходило странное дыхание спавших во мраке фей, которые махали невидимыми крыльями и вызывали неясный гул. Шум жизни острова вдали был похож на величественный водопад, с гулом катившийся в пропасть, будто разверзшуюся во мраке леса и уносивший всё неудержимым потоком. Они были на краю леса, но Нихаль уже остерегалась идти дальше. От страха, что высокий вал, глубоко дышавший тьмой, готов обрушиться, наверху дрожал сосновый бор, казалось бушевавший под зелёным дождём. Чуть ближе приятно улыбались островки зелёно-синего цвета, которые лунный свет окрашивал в цвет зелёной мечты.

Они были на одном из них.

— Хотите, присядем здесь? — сказала Нихаль; — но всего на минутку, пока не пройдёт страх. Если мы сейчас вернёмся, знаете, что я думаю? Весь лес, сосны, которые протягивают длинные руки позади нас, придут в движение, побегут, схватят нас, потом…

Говоря это, Нихаль с дрожью куталась в накидку на плечах. Она мило присела; Бехлюль смотрел на неё стоя. Они секунду смотрели друг на друга в зелёном свете. Пока взгляд Бехлюля был прикован к Нихаль, она чувствовала, что её шатает, как будто что-то повалит её, лишит чувств, а может быть убьёт за минуту. Вдруг она захотела крикнуть от иного, неивестного, проснувшегося в ней страха:

— Держите меня, уведите меня отсюда! В бричку, домой; да, да, домой, домой!

В эту минуту ей захотелось оказаться дома, в своей комнате, в белой постели. Теперь она боялась не только леса с чёрными, страшными призраками, находившегося позади, но и мужчину рядом, смотревшего на неё. Эта ночь была похожа на плохой сон. Чтобы забыть страх, она крикнула Бехлюлю первое, что пришло в голову:

— Признайтесь, приехать сюда ночью — довольно странная идея…

Казалось, Бехлюль не слышал. Он рассеянным взглядом смотрел на Нихаль; потом вдруг сел у её ног и сказал грустным голосом:

— Нихаль! Ты немного любишь меня?

Нихаль тихо и прерывисто засмеялась:

— Ах! Вот! Кажется, мы приехали, чтобы сказать это. Однако это такая простая вещь, что не нужно было ехать сюда, чтобы сказать.

Казалось, Нихаль не хотела, чтобы начавшийся так разговор перестал быть шутливым; она говорила с неестественной улыбкой. Бехлюль, наоборот, ответил очень искренне, даже немного обиженно:

— Уверяю тебя, Нихаль, что сегодня ночью, в эту минуту, твоя малейшая шутка на эту тему может оставить у меня рану на всю жизнь. Ты, да, ты тоже не склонна шутить. Ты хочешь улыбаться через силу, чтобы не отвечать мне… Ох! Не отрицай! Это очевидно. В таком случае почему не сказать? Да, Нихаль, почему? Конечно, ты немного, не очень сильно, но в достаточной для меня степени, любишь меня. Так просто об этом сказать…

Нихаль, улыбаясь, хотела ответить: