Запретная любовь

Рядом с корзинами поодаль находилась группа из Шакире Ханым, Несрин и Шайесте. Катина и Джемиле вешали гамак между двумя деревьями, чтобы укачать начавшего капризничать Феридуна. Впереди разгорелась игра в мяч и Бихтер и Пейкер было очень весело. Две сестры сбросили накидки с плеч. Нихаль и гувернантку всё ещё не было видно.

Шайесте, краем глаза указывая на Фирдевс Ханым и Бехлюля, сказала Шакире Ханым: «Для молодого господина нашлось хорошее развлечение…»

Несрин хихикала, не осмеливаясь высказать слишком смелые мысли, и так дополняла фразу старшей служанки. Последнее слово осталось за Шакире Ханым:

— Я не из тех, кто останется в особняке, если будут давать меньше работы. Как только не станет работы, я заберу Джемиле и уйду. Тогда сколько угодно наблюдайте за развлечениями молодого господина.

У Шакире Ханым была строгая, не допускавшая умеренности, мораль. Уже некоторое время она не могла сдержаться, когда видела Бехлюля с Фирдевс Ханым и Пейкер. Если Шайесте и Несрин считали это лишь поводом посмеяться, не имевшим большого значения, ей становилось от этого плохо и она обвязывала голову платком, чтобы сдержать головную боль всякий раз, когда видела Бехлюля рядом с Пейкер или Фирдевс Ханым. Однажды она даже призналась Шайесте и Несрин, что Сулейман Эфенди пытается устроиться сержантом в муниципальную полицию. Тогда муж и жена заберут дочь и покинут особняк.

— Будем живы, увидим, какие беды эта женщина принесёт господину… — говорила Шакире Ханым, имея в виду Бихтер.

С первого дня между ними троими нарастала враждебность, постепенно набиравшая силу протеста и ненависть к хозяйке, которые есть почти у всех служанок, росла по отношению к позднее пришедшей женщине и, наконец, достигла степени враждебности, целиком захватившей их сердца. Они втроём постоянно собирались дома, не стесняясь Джемиле, лишь иногда ограничиваясь угрозой Шакире Ханым в адрес ребёнка: «Если проговоришься, язык тебе укорочу!», говорили о Фирдевс Ханым, Пейкер и, особенно, Бихтер, приходили к суждениям на основании обрывков слов и недослышанных историй.

Наконец, все устали играть в мяч. Бихтер двумя руками повисла на плече Аднан Бея и сказала: «Как странно! У меня кружится голова!» Бюлент ещё не наигрался и бросил мяч группе Шакире Ханым, Шайесте и Несрин. Но когда увидел рядом с ними тарелки и открытые корзины, ему вдруг пришло в голову:

— Мы голодны! Мы уже проголодались!

— Верно, когда будем есть? Скажите! — спросил Бехлюль и Фирдевс Ханым протянула руки молодому человеку, чтобы подняться со специального кресла. У неё уже некоторое время были боли в коленях, которые она скрывала ото всех, но чтобы встать обращалась за помощью к тем, кто рядом.

Аднан Бей спросил у Бешира:

— Бешир, где Нихаль и мадемуазель? Найди их, мы будем есть.

Старая гувернантка и ребёнок пошли к воде, чтобы сбежать. Здесь они только иногда различали тонкий голос Бюлента, сообщавший счёт игры. Было жарко, Нихаль изнывала от зноя, они нашли дерево и сели в тени его редких ветвей. Нихаль больше не видела необходимости

скрывать то, что уже год испытывало на прочность её бедное сердце. Когда она с несчастным выражением лица, сменившим утреннее воодушевление, говорила об отце, разговор за секунду перешёл на Бихтер и Нихаль выплеснула на старую деву все сокровенные страдания своего сердца, всю сиротскую душевную скорбь, накопившуюся за год. Её оглушал и опьянял жаркий августовский день, принёсший обжигающий воздух с полей. У неё пылали глаза, губы, лёгкие.

Когда она рассказывала о своих печалях и ударяла хлыстом Бюлента по выжженной траве, иногда глядя на горы, горевшие вдали белым пламенем и будто таявшие, то вдруг сказала самую большую правду:

— О! Я тоже так думаю. Знаю ли я? Было в ней что-то, что меня обманывало. Я думала, что люблю её, что буду счастлива с ней, что нам вдвоём в доме будет веселее, чем прежде. А теперь! Теперь я понимаю, что это невозможно и не могу найти силы жить с ней вместе. Иногда, мадемуазель, Вы поверите, иногда я становлюсь врагом своей матери. Почему она должна была умереть? Если бы она не умерла, эта бы не пришла, верно? Не знаю, что я предполагала в детстве? У меня всегда была смутная надежда, что-то странное, что заставляло меня думать, будто моя мать воскреснет из мёртвых. Сейчас я говорю себе: «О! Теперь пришла эта женщина и для моей матери не осталось места…» Тогда эта женщина становится в моих глазах воровкой, укравшей место моей матери. Но я уже не ребёнок, не так ли, мадемуазель? Вы всегда говорите мне: «Теперь ты стала молодой девушкой…» Я должна это понять, да, я должна понять, что мёртвые умерли, от них уже ничего нельзя ожидать. О! Если бы Вы знали, как это больно!