Запретная любовь

Нихаль, которая сегодня была всем недовольна, сказала мадемуазель Де Куртон:

— Ну вот, приехали. Теперь, теперь что будет? Будут сидеть так до вечера, да? Мадемуазель, можете сегодня не отходить от меня?

Пейкер села на скамейку и что-то говорила Феридуну. Бехлюль сел чуть позади неё, его лёгкие опалял жгучй, ароматный, пьянящий воздух, исходивший от груди, шеи и волос молодой женщины, находившейся так близко. Казалось, он заинтересовался ребёнком и сказал:

— Ваши глаза…

Вдали, на берегу речки Нихат Бей вытянул руку и рисовал в воздухе карту проекта для Аднан Бея:

— Не знаю, — сказал он, — представляете ли Вы себе речку со всем тем, что я хочу сделать?

Думаю, достаточно придать ей вот такую глубину, чтобы использовать морскую воду.

Сделайте здесь небольшую выставку кораблей, разместите маленькие прогулочные пароходы, элегантные гондолы, по одной из всевозможных лодок, характерных для разных стран мира. По берегам поставьте дворцы из Китая, Индии, Персии, Японии. Там, например, арабский дворец, затерянный среди пальм, впереди пагода среди банановых деревьев, сбоку венецианский дворец и причалившая к нему гондола… Пусть речка будет словно красивое зеркало востока и запада, севера и юга, пусть течёт, окрашенная разнообразными тенями. Пусть поднимающийся вверх воздушный шар видит Босфор, Стамбул, Золотой Рог, Принцевы острова и Мраморное море, когда по берегам бегают омнибусы, работающие на электричестве. Прибавьте к этому, если хотите, слона с маленьким дворцом на спине, паланкин, арабский паланкин, на спинах босоногих индусов, сани, запряжённые козами, даже не знаю, что-то со всех концов света. Тогда Вы сможете назвать это променадом и привести сюда жён, детей…

Пока Аднан Бей с улыбкой терпеливо выслушивал эти радужные мечты, Гёксу текла, словно с лёгкой усмешкой шелестя волнами. Она текла, как расплавленное зелёное солнце, сверкала как зеркало, заржавевшее на августовском солнце, освещавшем её грязные воды, и окрашивалась в черновато-зелёный цвет от островков зелени на берегу, от зарослей травы, которые служили тёмным домом для пугающих змей и лягушек. Казалось, что сильный жар летнего солнца выжег луга вдали, высушил деревья и природа как будто зевала в душном воздухе.

Все казались уставшими. Фирдевс Ханым закрыла глаза в своём специальном кресле. Никто не обращал внимания на Пейкер и Бехлюля. Феридун немного заслонял лицо Катины. Бехлюль тихим голосом шептал Пейкер на ухо, розовый кончик которого он мог видеть сквозь волосы:

— Да, Ваши глаза… Кстати, я вижу вылитую Вас в ещё не оформившемся лице Феридуна: глаза, губы, даже подбородок… О! Этот подбородок, который улыбается человеку лишь ямочкой посередине! Не знаю, означает ли это приглашение поцеловать, прикоснуться…

Пейкер, казалось, не слушала этот шепот за спиной. Она постоянно говорила что-то Феридуну и была занята. В ответ на слова Бехлюля она только сказала: «О! О!» Бехлюль продолжал:

— Да, Феридун — Ваша маленькая копия! Словно художник хотел собрать все Ваши прелести и создать из них маленькое неповторимое произведение.

Бехлюль не смог продолжить. Его лицо обжигал горячий запах свежести полуоткрытой шеи, находившейся рядом с его губами, глаза заволокла пелена, он задыхался в тяжёлом воздухе летнего дня. На голове Пейкер был тонкий тюль, который лишь окутывал её волосы, оставляя открытой всю белизну шеи сзади. Бехлюль был так близко, что пил тепло этой белой кожи и это сводило его с ума. Прядь волос Пейкер касалась вспотевшего лба молодого человека, иногда на секунду прилипая, и заставляла Бехлюля вздрагивать. Эта прядь волос, казалось, добавляла ощущение поцелуя молодой женщины. Бехлюль неотрывно искал эту прядь, ему хотелось касаться её и чувствовать волнение от того, что у него есть что-то от Пейкер. Теперь в нём было непреодолимое желание. Он хотел двумя руками поймать Пейкер за плечи и удовлетворить потребность в поцелуе, обжигавшую его губы, в том месте шеи, которое было похоже на водную рябь, окружённую незаметными маленькими каштановыми волосками. У него настолько пересохло в горле, что застрявали слова. Он совсем забыл о Феридуне. Теперь он говорил только о Пейкер:

— О! Если бы Вы знали. Есть в Вас что-то, что иногда толкает человека на безумства.

Он продолжал, но его голос сейчас был хриплым. Пейкер не понимала, у неё тоже что-то гудело в ушах и мешало слышать.