Запретная любовь

– В Олекминске. Почему и не успели ее оформить в кадрах. Назвалась, Любой Богорадниковой. Вроде бы родители ее умерли, одной в деревне тяжело.

– Пригласите членов команды, пусть заходят по одному.

Команда слово в слово повторила сказанное капитаном.

Когда баркас отчалил, с парохода начали махать, что-то крикнула Фатима. Младший лейтенант удивился:

– Быстро ты им в души влезла, хороший бы из тебя шпион получился. Вовремя вас сослали в Якутию.

Марта промолчала, она думала о сыне. Когда она увидит его и увидит ли вообще?

На допрос повели в тот же день. Следователь, сахаляристый лейтенант Новгородов, напомнил Марте масленщика Петю, у него было точно такое же лицо, когда сын Фатимы увидел его, то спросил:

– Мама, это русский якут?

И, вспомнив это, Марта подумала, а наш Сэмэнчик будет немецкий якут или якутский немец, и улыбнулась. Молоденького следователя это взбесило:

– Улыбаешься? Посмотрим, как ты будешь улыбаться, когда получишь двадцать лет каторги.

– У меня это нервное, – нашлась Марта.

– Это не первый ваш арест, вы отсидели за прогулы, потом проходили по делу Алексеева, вашего мужа.

– Но меня отпустили. Признали невиновной.

– Если вас признали невиновной, то почему вы, находясь в положении, вдруг ударились в бега? Да еще таким опасным способом?

– Я испугалась за ребенка.

– Чего вы испугались?

– Что меня снова арестуют и будут бить.

– Бить? Беременную женщину? Вы знаете, что бывает за клевету на органы?

– Зачем мне врать? Спросите Усачева.

– Обойдусь без ваших советов. Вот вы поплыли на льдине. Где выбрались на берег, кто помог, где вы скрывались все это время? Правдивые ответы намного скостят вам срок.

– Я не могу этого сказать.

– Ладно, в этом вопросе я вас понимаю, хотя не одобряю. Но сказать, как прошли роды, жив ли ребенок – это вы можете?

– Нет.

– Значит, ребенок жив. Скажите, где он, и мы переправим его вашей матери. Зачем ему расти у чужих людей. Отец ему помочь не может, а вот вы можете. Вы же мать. А если он заболеет и умрет без нужного ухода? Кого вы тогда будете винить? И кого будет винить ваш муж? Подумай, Марта, подумай…

На следующем допросе Новгородов по-прежнему старался надавить на ее материнские чувства:

– Вы хоть понимаете, что большинство заключенных не выдерживают двадцать лет лагерной жизни, уже после первого десятка вы превратитесь в развалину, больную старуху. А к концу срока вас закопают в каком-нибудь безымянном месте, не указав ни имени, ни фамилии. И ваш ребенок так и останется у чужих людей. Он уже сейчас им обуза. Легко сказать, что его ждет. Работать будет больше, чем их родные дети, а есть меньше. Такую жизнь вы хотите своему ребенку? Скажите, кто вам помог, и отсидите всего три года, а ребенок будет у родной бабки.

– Я не могу этого сказать.

Новгородов подскочил, замахнулся:

– Так бы и двинул по твоей тупой башке. Какая ты в ж… мать? Себя не жалеешь, ребенка пожалей. Твоя мать, Августа Генриховна, вот-вот умрет, так и не увидев внука или внучку. Кто там у тебя? А ты тут… У вас, у немцев, видно вообще нет материнских чувств, и дети вырастают такими же уродами, фашистами, не жалеют ни грудных детей, ни женщин, ни стариков. Таким, как ты, надо запрещать рожать. Как кукушка, бросила дите другим и рада. А ведь сгниешь в лагере, так и не увидев ни ребенка, ни мужа. А все из-за чего? Из-за своего ослиного упрямства. Почему ты такая дура?

Каждый раз Марте казалось, следователь ее вот-вот ударит, но Новгородов отходил, снова садился, обхватывал голову руками.

Но вдруг все изменилось, следователь не кричал, говорил спокойно, и Марта гадала, к чему бы это. А просто Новгородову дал показания Ножигов, одни официальные, где хвалил Марту, как хорошего работника, и неофициальные – рассказал Новгородову историю любви Марты Франц и Алексеева. После этого следователь уже не замахивался, не угрожал, не «тыкал», и Марта, глядя на него, подумала, вроде бы хороший человек, но пройдет год-два, и он станет очередным Усачевым.

Как-то Новгородов обмолвился, что Алексееву дали пятнадцать лет, и так как следствие по этому делу закончилось, то, возможно, Марту будут судить только за побег.

Но Марте припомнили предыдущую судимость и дали пять лет лагерей.

С первого дня заключения Марта собиралась в письме к матери попросить Николая Соловьева съездить в наслег и забрать Семена. Но как это сделать, как написать, никому не навредив? Письмо прочтут органы, заберут Сэмэнчика у Прокопьевых, и она его больше не увидит. Заодно арестуют Прокопьевых, да и до Китаевых доберутся. Марта уже знала, как слаженно работает машина госбезопасности.

Шел месяц за месяцем, а Марта все думала, как изложить просьбу, чтобы она была понятна матери и Николаю с Марией и не вызвала подозрение у цензуры. Но однажды она услышала, как пожилая заключенная сказала: «Курочка по зернышку клюет, да сыта живет». И все стало ясно. Конечно, просьбу надо распределить на несколько писем. И Марта, в первое же свободное время засела за письма.

Письмо первое: