Запретная любовь

Дело было сделано, но удача окончательно покинула Дрюкова.

Варвару мужики любили за ее покладистость, за безотказность, но, стараясь выглядеть верной, дожидающейся мужа женой, она не позволяла себя провожать, и кавалеры или ждали ее возле дома, или шли следом, чтоб не привлекать внимание.

В этот вечер за Варварой следовал Березовский, тот самый, из райпо, о котором Дрюков днем упоминал в разговоре с Ножиговым. Как ни странно, но Березовский даже в темноте узнал хищную фигуру Дрюкова и удивленно спросил, еще не до конца врубаясь в происходящее:

– Алексей Станиславович, ты что это делаешь?!

Но стоило только Дрюкову сделать шаг в его сторону, как Березовский с диким криком «Убивают!» кинулся бежать. Преследовать его было бесполезным делом, и Дрюков рванул к дому, чтобы собрать все необходимое.

Возле дома постоял, послушал. Сколько у него времени? Минуты, час? Первым делом менты, – Дрюков усмехнулся, – поедут к месту убийства – удостовериться, а уж потом сюда. Входил в дом, как вор, зажег настольную стеклянную керосиновую лампу, фитиль прикрутил и при ее тусклом свете накидал в рюкзак то, что, как посчитал, понадобится ему в ближайшее время. Долго стоял, оглядывая родные стены. Здесь он прожил несколько счастливых лет. И как быстро все рухнуло! Взял лампу, подошел к двери и, обернувшись, грохнул лампу о стену. Пламя радостно охватило сухое дерево, стекло на пол. Дрюков медленно, словно раздумывая, правильно ли он поступает, закрыл за собой дверь, оставляя за ней всю прошлую жизнь и прощаясь с ней.

Оставалось лишь одно незаконченное дело – Алексеев.

Все эти годы Дрюков распалял в себе злобу к Алексееву, пытаясь заглушить очевидное: причиной всех его несчастий была родная сестра Фаина. Разве он не догадывался, откуда такое изобилие на столе у сестры, и не в праздничные, а в будние дни? А свертки, которые Фаина привозила сама или передавала с Ножиговым? Но как, не обидев сестру, сказать ей, чтобы прекратила этим заниматься? Не скажешь ведь: не воруй, Фаина! Но и молчать, вроде как, не с руки. Он – главный милиционер района, а сестра… Дрюков даже мысленно старался не произносить слово, что вертелось у него в голове. Но когда Фаина в очередной раз заявилась с «подарком», не вытерпел и намекнул, что рано или поздно все, кто залазит в государственный карман, попадут в тюрьму. Сестра обиделась, расплакалась:

– Ты что, меня за воровку считаешь? Ну, взяла немного, а что, смотреть, как председатель все пропьет?

– Но ты понимаешь, что можно сесть даже за самую малость?

– Да быстрее сядет председатель, чем я.

И оказалась права.

Когда в сельпо пришел Алексеев, Дрюков попросил Фаину остановиться. Мол, и так хорошо живешь, дети сыты, обуты, что еще надо? Да и обо мне подумай, если тебя поймают, меня из милиции попрут. Да и неизвестно, как поведет себя новый председатель. И вообще в ее подарках он больше не нуждается.

– Может, вообще меня на порог не пустишь? И не смотри на меня так. Я же знаю, что делаю. Все будет хорошо.

Когда Фаину посадили, Дрюков всем говорил, что сестра не виновата, все подстроил Алексеев. И в конце концов уверил в этом и себя. И чем хуже становились его дела, тем сильнее он винил Алексеева. Но в голове кто-то с настойчивостью дятла твердил имя настоящего виновника – Фаина, Фаина, Фаина…

Ножигов вернулся из райцентра поздно, в одиннадцать вечера, но это не помешало ему тотчас отправиться к Алексееву.

Возле калитки его встретил лаем заметно подросший Модун. И тут же на крыльце появился Алексеев, успокоил пса.

– Я к тебе, Гавриил Семенович. Извини, что не вовремя, но такое дело, – крутанул комендант поднятой рукой.

– Проходи, – Алексеев был немало удивлен приходом Ножигова. После ареста Марты он с ним даже не здоровался при встрече.

– Поговорим во дворе.

– Подожди, оденусь, – Алексеев зашел в дом и вскоре вернулся в полушубке, шапке и валенках.

Ножигов, не торопясь, снял рукавицы, сунул за отворот полушубка, вынул из кармана пачку «Беломора», протянул Алексееву, достал папиросу себе. И лишь когда затянулся и с шумом выдохнул дым, сказал: