Запретная любовь

Жила Марта в каюте вместе с татаркой Фатимой – веселой, чересчур разговорчивой толстушкой лет сорока. На пароходах Фатима ходила с сорок первого года и чувствовала себя на них, как дома. И в первый же день повела Марту, то есть Любу Богарадникову, знакомить с пароходом. Заглянули в жаркую кочегарку, где, раздетые по пояс кочегары, бросали в горящие топки длинные поленья. Потом посмотрели сверху на машинное отделение, где какие-то штуки крутились, какие-то штуки скользили.

– Кривошипный механизм, – пояснила Фатима. – И похвалилась. – Я бы тоже смогла работать масленщиком.

Привела Фатима Марту и на камбуз, познакомила с толстой, в два обхвата, поварихой тетей Зиной.

– Новенькая? Как звать?

– Люба.

– Худущая. Ничего, откормим, будешь такая же как и я. Мужики полных любят, чтоб было за что ухватиться. Это сколько стало у нас баб на пароходе? – начала считать на пальцах тетя Зина. – Со мной, семь. Да, не скоро бабы на берег спишутся, сколько плавсоставских с войны не вернулось.

Тетя Зина сунула Марте два пирожка:

– Перекуси, обед не скоро.

Все это было хорошо. Но доставала с расспросами Фатима. Откуда ты, кем раньше работала, есть ли дети, муж? Приходилось врать и, Марта ужасалась тому, как ловко у нее это получалось.

Казалось, до осени Марте ничего не угрожает. Но она не знала, что во сне разговаривает по-немецки.

И Фатима, услышав чужую речь, похожую на то, как разговаривали в фильмах фашисты, всполошилась. Выходит, Люба никакая не Люба, а фашистская диверсантка. Не зря постоянно призывают к бдительности. Ничего, Фатиму не проведешь. Может, за поимку фашистки ей дадут орден, напечатают про нее в газетах? Крадучись, Фатима подошла к спящей Марте, прислушалась. Точно, немка. Надо ее связать. Фатима нагнулась было за ремнем, которым перетягивала свой потрепанный чемодан, но передумала. А вдруг она не справится с немкой? Эта хоть и худущая, но там их всему учат. Может, она с ножом спит? Пырнет, и все! Лучше позвать Лукьяненко, он быстро скрутит эту немчуру. Ишь, удумала, где спрятаться. Тут Фатима вспомнила, они же на пароходе и, значит, этой фашистке никуда не деться. Надо прямо сейчас же идти к капитану и все рассказать…

Капитана Григорьева слова Фатимы привели в замешательство. Китаев предупредил его, кто на самом деле скрывается под именем Любы Богорадниковой, но Григорьев не думал, что обман так быстро раскроется. Первым делом поинтересовался у Фатимы, говорила ли она еще кому-нибудь об этом и, получив отрицательный ответ, успокоился:

– Люба племянница известного на Лене капитана, дальше Иркутска нигде не была, значит, не могла встретиться с фашистами и шпионкой быть не может. А вот почему она говорит во сне по-немецки? Утром я ее позову и все выясню. Иди, спи.

– Я за ней понаблюдаю, – не хотелось Фатиме расставаться с мечтой об ордене, о славе.

– Понаблюдай, – согласился Григорьев. – Но никому ни слова.

После ухода Фатимы, Григорьев задумался. Когда-то он ходил помощником у Китаева, считал себя его учеником и только поэтому согласился рискнуть, взять беглую спецпереселенку на пароход. И он не виноват, так сложились обстоятельства, но ему придется высадить Любу на первой же пристани. И не просто высадить, а обставить это дело так, словно она убежала сама, боясь разоблачения. Иначе его могут арестовать за то, что не задержал беглянку и не отдал властям. Ведь нет гарантии, что Фатима будет молчать.

Фатима, вернувшись в каюту, села на кровать и, хоть ей очень хотелось спать, начала внимательно прислушиваться к редким, неразборчивым словам улыбающейся во сне Марты, жалея, что на знает немецкий. Может, эта немка говорит что-то важное…

А Марте снились улицы родного города Энгельса, мать, школьные друзья, и она была так счастлива…

Проснувшись, Марта удивилась, увидев спящую Фатиму в одежде и обуви, но будить не стала. Не успела подняться на палубу, позвали к капитану. Шла с некоторой тревогой, последние годы приучили ее, вызов к начальству не обещает ничего хорошего. По сумрачному виду капитана, сразу поняла, случилось что-то нехорошее.

– Люба, мне не хочется этого делать, Игнат Захарович мой друг и я обещал ему, но придется тебя высадить на первой же пристани.

Марта от этих слов, будто окаменела, всего ожидала она, но только не этого.

– Я вынужден это сделать.

– Почему? Я плохо работаю?

– Наоборот, хорошо. И с этой стороны у меня к тебе претензий нет. Но Фатима услышала, как ты во сне говорила по-немецки и вообразила, что ты фашистский диверсант. Наверное, надо было сразу сказать, что ты немка. Но сейчас уже поздно. Я не могу рисковать, у меня семья, дети. Да и не хочется остаток жизни провести в тюрьме. Посадят за укрывательство. Я уже рисковал, когда согласился тебя взять. Конечно, мы можем брать работников самостоятельно, но потом обязательно оформлять в кадрах. Мне попадет и за это.

– Фатима сказала только вам?

– Да, я попросил ее никому не говорить.