Запретная правда о русских: два народа

Но ведь точно такой же конфликт возникает вообще при всяком столкновении культур разного уровня. Характерно, что для язычника христиане – это «сумасшедшие язычники», которые поклоняются нелепому богу с ослиной головой, зачем-то полезшему на крест.

А для христиан язычники – это «недоделанные христиане», и сама идея проповеди основана на том же, что и поступок генерала Анрепа: на убеждении, что достаточно рассказать язычнику о христианстве – и он моментально «исправится».

Можно сколько угодно осуждать колониализм, но этот спор «дурака» и «сумасшедшего» в нем воспроизводится постоянно, как нормальное положение вещей. Колонизаторы постоянно обнаруживают в традициях туземцев «глупость», подлежащую искоренению… для блага самих же туземцев, что характерно. Туземцы отказываются видеть собственную глупость, но как раз поведение колонизаторов для них бессмысленно до безумия.

«Сумасшедшие» колонизаторы пытаются изменить традиционное общество и помочь «дуракам» стать умнее. «Глупые» туземцы отказываются принимать участие в безумии «сумасшедших».

Так еще галльские друиды отвергали безумие – отказ от человеческих жертвоприношений. А центурионы Юлия Цезаря хотели рассказать «глупцам», как на самом деле надо жить.

Сразу видно!

Русского европейца было сразу видно в XVIII веке; видно даже и в начале XX. Русские европейцы по-другому одеваются, живут в иначе организованных домах, иначе едят иначе приготовленную пищу.

В.А. Гиляровский описывает особые, русские рестораны в Москве второй половины XIX века, в которых меню было экзотическое, русское. Разделение даже забегаловок на «нормальные», не требовавшие особого определения (скажем, «европейские»), и «русские» было в Москве в конце XIX века совершенно обычным делом [49. С. 54].

«С тех пор, как я стал превосходительством и побывал в деканах факультета, семья наша нашла почему-то нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порядки. Вместо тех простых блюд, к которым я привык, когда был студентом и лекарем, теперь меня кормят супом-пюре, в котором какие-то белые сосульки, и почками в мадере. Генеральский чин и известность отняли у меня навсегда и щи, и вкусные пироги, и гуся с яблоками, и леща с кашей» [50. С. 261–262].

Ну, ясное дело, если человек «превосходительство», то не может же он есть леща с кашей, как вонючий мужик! Хочет он или не хочет, а должен есть почки в мадере…

Но и «превосходительством» не нужно становиться, чтобы очень четко знать – ты вовсе не часть народа. Для этого достаточно быть фельдшером, и даже скверным фельдшером, которого в конце концов выгоняют из больницы. В другом рассказе А.П. Чехова именно фельдшер, заблудившись из-за метели, выезжает случайно к постоялому двору и оказывается в одной компании с мужиками-конокрадами.

Их кормит, для них танцует дочь хозяина, Любка, и фельдшер любуется красивой Любкой. Он тоже хотел бы поухаживать за ней, но ведь ему нельзя: он образованный человек, фельдшер!

«Он жалел: зачем он фельдшер, а не простой мужик? Зачем на нем пиджак и цепочка, а не синяя рубаха с веревочным пояском? Тогда бы он мог смело петь, плясать, обхватывать своими руками Любку, как это делал Мерик…» [51. С. 337].

Впрочем, примеров можно собрать сколько угодно, вплоть до восхитительного «Лодырь из господ, только все же из наших» [52. С. 64]. Но, по-моему, и так все уже ясно.

Среди дураков и дикарей

Русские европейцы постоянно чувствовали себя окруженными со всех сторон дураками и дикарями. Это отношение очень хорошо прослеживается во всей интеллигентской литературе конца XIX – начала XX веков. Профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца» – попович, а отнюдь не дворянин. Но под его эскападами о людях, которые взялись решать проблемы человечества, а сами на триста лет отстали от Европы и не научились уверенно застегивать штаны, под требованием стать «полезным членом социального сообщества» подписались бы многие дворяне XVIII столетия.

Когда в начале XX века маленький Лева Гумилев, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой, начинает интересоваться «дикими», некая дама, подруга его знаменитой матери, недовольно заявляет мальчику: «Да что ты все с этими дикими?! Они же такие же, как наши мужики, только черные».

Ну, и чем позиция этой дамы отличается от ставшего классикой «…и крестьянки любить умеют?!». Н.М. Карамзин написал «Бедную Лизу» в 1796 году, и меня всегда равным образом восхищало и смущало пресловутое долготерпение русского народа… Поразительно, что собственный кучер не двинул по башке Николая Михайловича за эту чудовищно оскорбительную фразу. Или он просто не умел читать? Наверное, кучер просто не знал, что и он сам, и его жена для барина – те же людоеды из Центральной Африки или с Сандвичевых островов, только белые. Но ведь и приятельница Анны Ахматовой говорит Левушке Гумилеву то же самое…

Сначала дворянство, потом и интеллигенция чувствуют себя европейцами, эмигрантами если не по крови, то по духу, живущими в туземной стране и окруженными дикими туземцами.