Запретная зона

Значит, в любое время в тихий дом, где мы сидели, могла ворваться полиция и прервать наш ужин, а мы с Анной-Леной могли подвергнуться штрафу за незаконное партнерство…

За фруктами и хлебом мы беззаботно беседуем в маленьком домике, спрятавшемся среди сотни ему подобных. Вдова, сидевшая до сих пор молча, прощается. Несколько мальчишек у дверей выпрашивают у Джошуа иностранные марки. Стемнело, только вдали виднеется силуэт электростанции.

Джошуа вытирает пот со своего большого лба.

— Одно время мы думали, что нам нельзя иметь детей, пока не появится хоть какая-нибудь надежда на лучшее будущее и нас перестанут мучать вопросы о том, где жить, как поступить в школу и какую найти работу.

— Некоторые белые говорят то же самое, — отвечаю я. — Подожди, дочка, со свадьбой, пусть пройдет это тревожное время, и правительство сумеет обеспечить нам спокойную жизнь.

— Все это невероятно, — говорит Джошуа. — Ведь нельзя ждать, пока скажет свое слово история. Если все будут ждать, то не будет вообще никакого будущего.

В кровати возле нас лежит Мюкайи, ему только два дня отроду, он почти ровесник чрезвычайного положения. Его голубоватые белки блестят в темноте, он молчит и словно прислушивается к поступи истории.

Разыскиваемого нет дома

Я часто выражал сожаление, что не имею возможности повидаться со многими, с кем хотелось бы. Джошуа спросил, не хочу ли я встретиться с Харри Читембе, членом Национального конгресса, с одним из тех немногих, кто еще не угодил в тюрьму.

Субботний вечер в Харари. У девушек яркие губы: они покупают в парфюмерных «лавках для предприимчивых африканцев» жидкую помаду. Она напоминает смородиновое варенье, держится на губах целую неделю и блестит, как лак.

Мы прошли с Джошуа мимо фотоателье «Студио Эмеральд». Его друг Джемс Мусаки непрерывно щелкал аппаратом, фотографируя празднично одетых людей. Раньше на витрине ателье можно было видеть портреты видных руководителей Конгресса; желающие покупали карточку всего за шесть пенсов. Но теперь полиция запретила это. И так как портреты висели вместе с обычными фотографиями, пришлось снять вообще все карточки. Но внутри, в одной из комнат ателье, торговля продолжается.

У обочины дороги мы увидели спящего пьяного. Джошуа наклонился к нему и достал документы. Регистрационный номер указывал, что он из резервации, паспорт разрешал ему искать работу в Солсбери в течение двух недель.

— Скокиан, — сказал Джошуа.

Африканцам, у которых нет высшего образования, не продают спиртные напитки, и они покупают скокиан — самогон, который приносит хороший доход многим торговкам. Скокиан делается из денатурата, пива, сахара, дрожжей, кукурузной муки и табака. Белые утверждают, что для большей крепости в него кладут крысиную голову или палец от человеческой ноги.

— Наверное, он никого не знает, — сказал Джошуа. — Пришел из деревни в город своей мечты. Может быть, это его первый вечер в городе, а денежки уплыли.

— Что будет, когда он проснется?

— Такие, как он, всего боятся, и их трудно понять. Им все кажется, что всюду на них пялит глаза полиция. Когда он просит работу на виллах, белые женщины осыпают его руганью через забор. Если он видит сад или открытое окно, то запускает туда руку и что-нибудь крадет. У фабрики он может только стоять и смотреть на тех, кто выходит оттуда. Если он знакомится с девушкой, то она, как только узнает, что у него нет денег, бросает его.

На пьяном грязные брюки цвета хаки, желтая рубашка из бумазеи, из кармана торчит расческа. Рот раскрыт, волосы в пыли, лоб весь в морщинах, а руки слегка сжаты в кулаки.

— Некоторые из них становятся преступниками, — продолжал Джошуа. — Они убивают и грабят белых. Они не хотят никаких перемен, а поэтому ненавидят Конгресс и других африканцев, стремящихся облегчить нашу жизнь…

У пустой бочки играют дети. Какой-то малыш наигрывает грустную мелодию на самодельном инструменте: доске с медными струнами и с приколоченным к ней для резонанса жестяным бидоном. В медленных, падающих, словно капли дождя, звуках этой мелодии слышится и песня флейты, и звон гитар, и скрип велосипедных насосов.

На улице у керосиновых рожков сидят, ритмично покачиваясь, женщины. Две из них неожиданно вскакивают и начинают плясать на ухабах красной дороги между рядами домов. К ним подбегают двое мужчин. Это необыкновенное зрелище: танцующие движутся в ритмичном стаккато и как-то странно, не поднимая колен, отбрасывают ноги. Кажется, будто они танцуют на горящих углях, не прикасаясь один к другому, словно между ними стеклянная стена — каждый повторяет движение своего партнера как зеркальное отражение, кончик языка зажат между губами, пальцы растопырены, глаза то прищурены, то широко раскрыты.

Мы входим в дом, окруженный подсолнечниками.

— Харри, наверно, скоро придет, — говорит хозяйка, затем вытаскивает из дивана матрац и кладет его на пол.

На столе стоит бутылка пива. Разбитый вентилятор. На окнах жалюзи. Слабый свет керосиновой лампы едва позволяет рассмотреть согнутую фигуру старика.

— Если его не схватит полиция.