Запретная зона

— У моей сестры сегодня день рождения, — сказал Оливер.

Раньше он не говорил мне о причине своего приезда сюда. Я понял, что он охотнее остался бы в своей университетской комнате, которой он гордился, и говорил бы о политике.

Я медленно поехал домой через локацию, где мне не разрешалось быть. Было семь часов вечера, солнце уже зашло. Скоро я заблудился среди улиц без названий, среди домов с их анонимными четырехзначными номерами. Хайфилд еще более однообразен, чем Харари. Он почти целиком состоит из трущоб, хотя дома построены в пятидесятые годы. Но в то же время он и более красочен, потому что эти дома кроме белого и кирпично серого цветов имеют все оттенки, какие только можно найти в наборе детских красок.

Я спросил молодого человека в узких синих брюках, как мне-ехать дальше. Не переставая играть на гитаре, он равнодушно покачал головой. Потом я обратился к человеку, терпеливо сидящему на деревянной скамейке в ожидании, пока его подстрижет доморощенный парикмахер. Он долго думал и наконец сказал, что мне придется сворачивать то вправо, то влево раз десять.

Я чувствовал некоторую растерянность, лавируя между выбоинами на дороге. Было ясно, что я заблудился, но это меня не испугало Мне вспомнились северяне моего и старшего поколения, которые ездили по многим странам Средиземноморья; там они чувствовали свободу и вдоволь насыщались тем, чего им раньше так не хватало. Мне же слишком мало удалось пожить у Средиземного моря.

Но то, чем других одаривала Греция, мне подарили локации Родезии, а позднее и Южной Африки. Болезнь любопытства была излечена. Для тех, кто жил там постоянно, я был всего лишь иностранцем, забредшим на короткое время. Мне же казалось, что я навсегда оставил там ту частицу самого себя, которая нигде не находила покоя.

Наконец я выбрался на большую дорогу, ведущую к городу, с его заманчиво сверкавшими огнями.

Тюремное воскресенье

В феврале и марте 1959 года в Родезии и Ньясаленде было арестовано около полутора тысяч африканцев, обвинявшихся в «политических преступлениях». По сообщению печати, в середине марта началось строительство лагеря для заключенных на две тысячи человек и так называемых «постоянных» лагерей на семьсот человек.

Воскресным апрельским утром мы с женой поехали в тюрьму Кентакки, близ аэродрома под Солсбери. Дорогу туда было найти довольно трудно. Возле какого-то завода мы остановили одного белого.

— Вы имеете в виду тюрьму для туземцев? Раньше никто не спрашивал о ней. Свернете вправо у бензоколонки Пита.

От бензоколонки найти дорогу было уже нетрудно. Хотя дорожный знак предостерегал: «Проезда нет» — движение здесь было очень оживленным.

Джошуа настоятельно советовал мне заняться изучением жизни африканцев, а сейчас эта жизнь кипела вокруг тюрем, как на базарных площадях. Я никак не ожидал, что в программу моей поездки, предусматривающей укрепление международного взаимопонимания, войдут лагеря для заключенных. Впрочем, мы с женой не ожидали увидеть многого из того, что составляет африканскую действительность, ведь истинного положения в стране мы не знали.

Когда мы летели из Европы в Африку, я думал о зеленых горах, окутанных туманами, об одиночных бунгало и о странной судьбе людей, населяющих Африку. Мне предстояло жить среди них, общаться с ними, а потом, возможно, делать доклады об увиденной Африке, прилагая все усилия к тому, чтобы заставить кое-кого понять, что моя поездка не носила поверхностного характера, а действительно была попыткой проникнуть в самую душу страны. В противном случае я уподобился бы путешественнику, взирающему на Африку взглядом каменного леопарда с Килиманджаро.

Мы поставили машину в сторонку и оставшуюся часть пути прошли пешком. Кроме нас здесь не было видно белых. Тюрьма выглядела почти идиллически. Колючая проволока затянута мешковиной, но она не скрывает ни низких обшитых железом бараков, ни палаток, ни людей, которые сидят на земле и пристально глядят перед собой. Кентакки — не настоящая тюрьма, а так называемый лагерь предварительного заключения, куда преступников привозят перед отправкой в более надежные места, здесь же остаются лишь наименее опасные из них.

Я снял на кинопленку тюрьму и окружающую местность.

Человек, сидевший с десятком других африканцев на открытом прицепе грузовика, окликнул меня:

— Вы из «Лайф»?

— Нет.

— Репортер из «Лайф» хотел осмотреть Кентакки, но премьер-министр отказал ему.

— Я не собираюсь проходить туда. Через мешковину и так все хорошо видно.

— Смотрите, как бы не отняли аппарат, — сказал человек с прицепа.

— Откуда вы знаете, что я снимаю не для министерства информации? — спросил я.

— Сразу видно, — рассмеялся он.

У тюремных ворот собралось много народу. Повсюду лежали велосипеды. Дети играли в песке, собирали пауков, карабкались на махобохобо, низкие деревца с крупными светло-зелеными листьями, чистили темно-золотистые плоды величиной с яблоко.