Запретная зона

Здесь легко чувствовать свою солидарность с массами, с огромным большинством, и это чувство опьяняет. Но оно и опасно. Я сознавал, что те, кто отождествляют себя с угнетенными, часто обманывают себя и обычно сознают это слишком поздно.

Ты приветствуешь, как говорит Орвел, своих братьев-пролетариев с улыбкой, полной любви, но этим братьям не нужны приветствия, они хотят, чтобы ты отдал за них жизнь.

То, чему я был здесь свидетелем, приводит меня в бешенство; мне, как и очень многим, кажется, что только гром орудий может с достаточной силой выразить это чувство. Сдержаться так же трудно, как пройти с переполненным стаканом, не пролив ни капли.

Пока я смотрел на лица этих пятерых в окне (их взгляды были прикованы к моей пишущей машинке, как к чему-то магическому), мне более чем когда-либо стало ясно, что я и понятия не имею об их будущем. Поэтому я не хочу вместе с африканцами бороться за парламентскую демократию, в действительности которой я сомневаюсь, я хочу бороться против насилия и дискриминации, царящих здесь и с каждым днем увеличивающих вину западных государств перед Африкой.

Я обратился к Мильтону, нашему слуге, — он рассматривал электрическую плитку для поджаривания хлеба (плитка имела форму миниатюрного ружья, мы взяли ее у миссис Литл):

— Когда ты впервые увидел белого человека. Мильтон?

— Дома, в резервации.

— Что ты подумал тогда?

— Он был грязный и очень громко говорил, у него были плохие манеры.

— А сейчас ты думаешь иначе?

— Я привык. Белые очень ругаются между собой, они едят три раза в день, а в промежутках пьют. Так делает скотина. Дома мы ели один раз в день.

Мильтон улыбнулся и тут же исчез, чтобы избежать возможных последствий своей откровенности.

Он ушел к себе, на другую сторону залитого цементом двора, который в Родезии называется «санитарной полосой» (the sanitary lane). Эта «полоса» отделяет белых хозяев от черных слуг.

Домашняя прислуга, наделенная прозвищами Сикспенс, Виски и другими в том же роде (настоящие имена трудно произносить, объясняют хозяева), живет в так называемых киасах; это нечто похожее на комнаты размером два на три метра, с двумя кирпичами, вынутыми у потолка для вентиляции.

От взора посторонних жители киасов защищены каменной стеной, у которой стоят бочки для мусора. Трудно представить себе, как живут в такой комнате: нары из цемента, велосипед, наполовину втащенный через всегда открытую дверь.

Иностранцы, проезжающие по дороге, видят только живую изгородь из красного просвирняка и розового дерева, да виллу, а как живут слуги за каменной стеной — никого не интересует.

«Санитарная полоса» не может полностью защитить господ, поэтому время от времени производится врачебный осмотр всей прислуги. Если кто-либо болен бильгарцией, малярией или страдает глистами, его не трогают— это не опасно, а вот заболевшего туберкулезом или сифилисом немедленно изгоняют.

Когда небо чистое, вечера в Родезии мягкие, а вместе с облаками приходит тяжелый воздух и духота.

Прислуга и няньки соседей сидят прямо на траве по другую сторону дороги и, наверное, обсуждают капризы своих хозяев, передразнивая их жесты и голоса. Беспрерывным потоком льется мягкий говор шона: словно слышишь забавную историю, которой, кажется, не будет конца.

Мимо проходят и проезжают какие-то африканцы; те, у кого есть ботинки, — обычно в белых рубашках и черных брюках, а на босоногих — будничные рваные хаки. Никто не знает, куда они направляются. Джеймсон-авеню не ведет ни к одной из локаций.

Из леса доносятся звуки кларнета и барабана — там расположен европейский клуб «Олд Харарианс», похожий на все кафе, где можно выпить пива, посидеть за маленьким столиком и послушать рассказы. Вдали как вулкан возвышается гора Копьен. Слышен лай сторожевых собак.

С другой стороны доносятся смех, песни и звон гитары. Наш сосед включил на полную громкость радиоприемник, чтобы услышать результаты футбольного матча.

Наконец я не выдержал, отложил газету, вышел и неожиданно встретил своего соседа. Он смотрел в сторону мусорных бочек и киасов для прислуг.

— Готов пойти и перестрелять их всех, — сказал он, — я так взбешен…

— Но ведь всего восемь часов, — заметил я, — пусть и они повеселятся!

— У них там гости! Черт меня возьми, если у всех есть паспорта.

— Я думаю, если вызвать полицию, то она их всех засадит.

Он посмотрел на меня, стараясь разгадать мои мысли. Все еще были слышны звуки гитары, голоса стали более приглушенными. Что-то проговорила девушка.

— Тварь, — возмутился сосед.

— А может, это нянька?

— У них нет паспортов, они живут в локациях.

— До Харари далеко, два часа туда и обратно, и то если идти быстро.

— Послушайте только, как они смеются. Мы не потерпим разврата у себя во дворах; подумать только, они могут заразить наших детей!

— Может быть, они просто решили, что не стоит идти домой; ведь им надо в семь часов утра быть здесь опять, а путь дальний, по дороге на них могут напасть. Да они и проголодаются.