Запретная зона

Позже мы рассказали об этом эпизоде одному шведскому промышленнику в Солсбери. Но он никак не реагировал. Ведь уже много лет его ничто особенно не волновало; да и не для того он приехал в Родезию, чтобы глазеть по сторонам. А может быть, он специально закалил свою душу, чтобы ничем не возмущаться — это могло помешать его делам.

Но, к счастью, миновало то время, когда мир верил россказням о том, будто в Африке все так таинственно и непохоже на то, к чему мы привыкли. Наш шведский знакомый, да, пожалуй, и многие другие подтверждали выраженную как-то лордом Пальмерстоном мысль: «Если я захочу что-нибудь узнать о стране, то к человеку, прожившему там тридцать лет, я обращусь в последнюю очередь».

О затхлости жизни в Шабани можно было бы написать многое. Я не нашел там ничего, что соблазнило бы меня связать свою судьбу с асбестовым рудником «Не отчаивайся».

Ждать гипнотизера Колли нам не захотелось, и мы поехали дальше в Селукве. Тяжелые машины разбили дороги, а дожди завершили дело и превратили их в сплошное месиво. Передние амортизаторы, растеряв все свои болты, стучали о землю. Я полез под машину и снял их совсем. Вскоре запахло горелым маслом, давление упало до нуля. Ни телефона, ни одной встречной машины. Дав мотору остыть, я снова завел его.

Наконец, измученные и вспотевшие, мы, грохоча словно трактор, ввалились в Селукве, значившийся на нашей карте как большой город. День был праздничный, и я спросил африканца, работавшего у гаража «Джекки», есть ли в городе механик. Он указал нам на домик самого Джекки. Здесь мы обнаружили рыжего англичанина, лакомившегося со своим семейством воскресной индюшкой. Послушав мотор, он всплеснул руками: еще один километр — и даже утильщик отказался бы от него. Нам пришлось оставить свой «Моррис» до понедельника в гараже «Джекки».

Африка — это вам не парк для прогулок, и нам совсем не хотелось оставаться в Селукве только для того, чтобы поесть мороженого. Городок лежит на высоте 1600 метров, окружен зелеными холмами и напоминает такие шведские местечки, как Гетене и Грэсторп. В то воскресенье было очень тихо. За всю вторую половину дня через город прошло не больше восьми-десяти машин.

Мы бродили по городу целый час и только тогда наткнулись на белых. Это был наш знакомый механик с дочерьми. Он сказал, что в городе живет еще несколько сот белых, но теперь они перебрались в горы. Люди уезжают, потому что сейчас здесь действуют лишь два хромовых рудника, а все золотые прииски — их около десятка — закрыты.

В Селукве всего четыре короткие улицы. Их можно обойти за десять минут. В полицейском участке спал африканец, на двери — список найденных вещей, предназначенных для распродажи с аукциона. В основном это саквояжи африканцев примерно с одним и тем же содержимым: дегтярное мыло фирмы «Лайфбью», пакет кукурузной муки, брюки и рубашка цвета хаки.

Городской парк в Селукве занимает столько же места, сколько его застроенная часть. В Родезии парки закладывают одновременно с первыми домами. Ведь здесь рассчитывают на то, что город разрастется и станет крупным — так, по крайней мере, обещают брошюрки для эмигрантов. Мы гуляли по парку под зелеными аркадами, слушая шорох пальм. На кегельной площадке в одиночестве тренировалась какая-то женщина. Африканские ребятишки завтракали на траве. У входа в парк висела афиша: приезжает Босвелл, первый цирк за восемь лет.

В Селукве у нас невольно возник вопрос: почему большая часть переселенцев всячески избегает африканцев? По самым различным причинам они селятся отдельно, в унылых эмигрантских поселках. Вся остальная страна остается для них пустыней.

Гранд-отель — самое монументальное здание города. В столовой мы оказались под взглядами целой армии нетерпеливых официантов. Как только они отводили от нас глаза, мы переставали жевать и чувствовали себя бездельниками, увиливающими от работы. Обед стоил четыре кроны: луковый суп, копченая макрель, пирог с сыром, жареная говядина с луком, холодный язык со свекольным гарниром, бланманже, сыр и чай.

Коридоры гостиницы — бесконечно длинные и прямые, словно разминированный фарватер, обозначенный на морской карте. В наш коридор выходило пятьдесят комнат, из них сорок семь пустовали. Ящик письменного стола был выстлан страницей из журнала «Булавайо Кроннкл» за 1956 год. Я увидел знакомое лицо — фотографию Вильгельма Муберга и рецензию на его роман «Эмигранты».

Мы расположились в зеленой гостиной, пили вино и читали газету. Мне попалось на глаза объявление о продаже небольшого золотого прииска. Владелец его не говорил на языке шона и поэтому не мог найти надежного управляющего. Он хотел продать участок за 16 тысяч крон.