Запретное чтение

В третьем классе, когда мы проходили остров Эллис, я представляла, как отец проплывает на пароходе мимо статуи Свободы, как он стоит на палубе, кутаясь в одеяло, а затем его проверяют на вшей, помечают мелом его одежду[53] и на несколько недель оставляют в карантинном отделении. Я даже подняла руку и начала об этом рассказывать, но у миссис Херман сделалось такое удивленное лицо, что я замолчала. А вообще-то отец попал в США не через остров Эллис, а через аэропорт Айдлуайлд[54], прилетел в несуразной одежде беженца. Шел 1959 год, а он был в желтых штанах, с распутинской бородой и дикими выпученными глазами. Отец рассказывал, что, когда он вцепился в холодный поручень трапа и, спотыкаясь, спустился на посадочное поле, сотрудники “Пан-Американ”, встречающие рейс, забыли про тележки с багажом – они рассматривали его и смеялись. Я иногда думаю, не воспринял ли он это как приглашение к действию: с тех пор он обдирал как липку каждого американца, который попадался ему на глаза, и воображал себя воином-ученым, а всех остальных – головой, надетой на копье. С собой у него почти ничего не было, только одежда из итальянского лагеря для беженцев, сто американских долларов и документы, но, помимо всего этого, у него был еще и тот самый перстень с четырехсотлетней историей воинской традиции нашей семьи.

В своих субботних разглагольствованиях отец представлял Гулькиновых героями-авантюристами, бесстрашно отправлявшимися на подвиги, но я лишь сейчас поняла, что для половины Гулькиновых подвиг представлял собой не что иное, как побег. Теперь бежала и я, с каждой милей все глубже и глубже увязая в неприятностях. Неужели на этом мой подвиг и закончится?

Мы остановились на обед в заведении, торгующем бургерами, наш третий фастфуд за два дня. Нам обоим надоела жирная пища, поэтому мы заказали по вялому салату в прозрачных коробочках. Иэн молча сидел за столом, уронив голову на грудь, и топил салатные листья в соусе, а я без особого аппетита ковырялась пластиковой вилкой у себя в лотке. О господи, я становилась похожа на Джанет Дрейк! Иэн принялся рассказывать мне обо всех ужасных травмах, которые получали разные его знакомые. Зубы одной девочки застряли во лбу у другой; у женщины из носа пошла кровь – на карнавале Марди Гра в нее неудачно запустили бусинами; одноклассник поймал себя за ухо рыболовным крючком.

– А твои шрамы на лбу откуда взялись? – спросила я.

– Вот откуда, – сказал он и, держа пластиковую вилку у края стола, сделал вид, будто роняет голову на острые зубцы. Ну что ж, по крайней мере частично я угадала. – Кажется, я тогда на себя разозлился. Не помню.

Это и в самом деле было очень на него похоже: причинить себе боль ради одного только драматического эффекта. Я поверила ему. И тут же поняла, что лишилась единственного возможного доказательства физического насилия, которому он якобы подвергался. Иэн забросил в рот маленький помидорчик и проглотил его целиком.

Вернувшись в машину, я проверила сообщения на телефоне. Из библиотеки по-прежнему не звонили, и мне становилось от этого как-то не по себе, зато был пропущенный звонок от Гленна, который оставил такое послание: “Надо обсудить выходные”. На пятницу у нас были планы: поход в мексиканский ресторан и просмотр блокбастера. Когда Иэн уснул, уткнувшись лбом в окно (очки он успел снять и положить себе на колени), я перезвонила Гленну.

– Привет! Я в пути, еду в Чикаго!

Не было никакого смысла притворяться, что я нахожусь в Ганнибале – уже хотя бы потому, что ему могло прийти в голову снова заявиться в библиотеку.

– В Чикаго? – изумленно переспросил он.

– Разве я тебе не говорила? Я была уверена, что ты в курсе. Одна моя школьная подруга серьезно заболела, и я собиралась съездить к ней на пару дней проведать, но, похоже, придется тут немного задержаться.

– Чикаго, – повторил он. – Это так странно.

Тон его голоса показался мне необычным – видимо, он мне не верил. На секунду я даже подумала, уж не прослушивает ли наш разговор полиция. Что, если Гленн сидит сейчас в кабинете следователя, обливается потом и изо всех сил старается изобразить спокойный голос, чтобы как можно дольше продержать меня на линии? Но конечно же это было не так. Такое бывает только в кино. А в Ганнибале дела так быстро не делаются.

– Ну чего же тут странного. Я остановилась у родителей.

Правда, оставаться у родителей дольше, чем на одну ночь, мы не могли: даже если разговор с Гленном не прослушивался, время шло, все больше людей читало газеты, и информация постепенно распространялась. Как только на меня падет подозрение, Гленн расскажет, где надо искать.

– Слушай, ну, надеюсь, опасность миновала?

Я испугалась, что он спрашивает про наш с Иэном побег. Но, к счастью, быстро пришла в себя и поняла, что Гленн имеет в виду болезнь подруги.

– Уже лучше, да. Просто ей сейчас нужна помощь.

– Только не отдавай никаких жизненно важных органов, договорились? Надеюсь, помощь не в этом заключается?

Я рассмеялась.

– Я обо всем тебе расскажу, когда мы вернемся. В смысле, когда я вернусь.

– Жду с нетерпением.