Запретные воспоминания

Так, значит, появляться с ней в людных местах Радецкий не боится. Запишем в плюс. Хотя, положа руку на сердце, ужин в ресторане вряд ли может его скомпрометировать. Тем более с ней, с Владой. Такой ужин вполне может быть деловым. У нее они проходят чуть ли не каждую неделю, и никогда Влада не думала о том, как это выглядит со стороны.

«Буррата», – ответила она, устав от мыслей, наперегонки скачущих в голове.

«Договорились. 19:00», – пришел ответ, и тут же следующее сообщение: «Спокойной ночи, поборница общественной морали».

Мимолетно огорчившись, что на сегодня переписка, судя по всему, закончена, Влада доела свои яблоки, с внезапно проснувшимся аппетитом сварганила себе огромный тост с сыром и авокадо, выпила чашку чаю и снова улеглась в постель, выключив телевизор. Ей нужно было придумать, что надеть на завтрашнее свидание, то есть, разумеется, просто встречу. Перед тем как переключить телефон в беззвучный режим, она настроила на сообщения Владимира Радецкого другой звуковой сигнал, отличный от всех остальных. Не будет она больше вздрагивать от каждого присланного сообщения, вот не будет, и все. Для этого она скачала из магазина приложений новый рингтон. И это был знаменитый «Марш Радецкого». Что же еще.

* * *

Среда катилась своим привычным рабочим чередом, но Радецкий то и дело ловил себя на мысли, что с нетерпением ждет вечера. Это казалось нонсенсом, потому что умение терпеливо ждать, соблюдая полное спокойствие, как внешнее, так и внутреннее, было одним из основных качеств, которое он вынес из своего военного опыта. Ждать, пока привезут раненых. Ждать, когда придет вертолет с необходимыми медикаментами. Ждать, пока кончится бесконечная ночь, проведенная у операционного стола. Ждать, пока можно будет позвонить своим. Ждать-ждать-ждать… Он умел это, как никто другой.

Не счесть, сколько раз это умение помогало ему уже в мирной жизни. Лет десять назад он вдруг пусть ненадолго, но увлекся охотой, и способность часами сидеть или стоять неподвижно, не производя ни малейшего шума и не испытывая признаков нетерпения, оказалась очень кстати. Да и за операционным столом полная концентрация без проявления малейшей торопливости позволила ему быстро стать легендой. И вот сейчас легенда то и дело поглядывала на часы, прикидывая, сколько времени остается до назначенного ужина. Собственная непривычная нервозность раздражала.

Поводом для раздражения стал и тот факт, что, придя поутру на работу с твердым намерением сразу после оперативки разобраться со странным поведением Тихомирова, он обнаружил оставленное у секретаря сообщение, что Олег Павлович заболел, а потому на работу сегодня не выйдет. Ну да. То ли переволновался вчера в ожидании «божьей кары», то ли просто знает кошка, чье мясо съела, вот и предпочитает отсидеться, пока начальственный гнев уляжется.

Как бы то ни было, выяснить, с чем связано нарушение технологии строительных работ в гибридной операционной и почему Тихомиров прикрылся его именем, чтобы устроить в больницу Ираиду Нежинскую, пока не представлялось возможным. После некоторого размышления следователю о последнем факте Радецкий решил пока не сообщать. В конце концов, знакомство Тихомирова и Нежинской требовало подтверждения, а втравливать людей в лишние неприятности было не в характере Радецкого. Сначала надо поговорить, а уже потом куда-то сообщать, тем более что нетерпимость к любому доносительству существовала в нем на каком-то глубинном, физиологическом уровне.

Решение далось непросто, потому что следователь Зимин снова был в больнице, продолжая работать с персоналом двух отделений – кардиохирургического и хирургического, и знакомство заместителя главврача по хозяйственным вопросам и убитой пациентки могло иметь для следствия важное значение, вот только кодекс чести все равно требовал для начала выслушать версию Тихомирова самому. Ладно, до завтра время терпит, а больше филонить ему Радецкий все равно не даст.

Он и про свое открытие, что Елена Михайловна Валуева приходилась дочерью тому самому Михаилу Сурикову, который добивался правды в деле о хищении самолетов из воинской части, ничего Зимину не сказал, частично из-за того, что верная Петровская еще не раздобыла нужной информации, а частично из-за того, что о версии с самолетами Зимин не хотел и слушать.

«Гордыня в тебе говорит, Владимир Николаевич, – сказал он сам себе и усмехнулся. – Гордыня и высокомерие. Не хочешь чувствовать себя дураком и видеть снисходительный взгляд Зимина. А еще, признайся, хочешь сам разобраться в том, что случилось. И почему тебя опять тянет кому-то что-то доказывать?»