Запретные воспоминания

– Можете, – разрешил Зимин. – Пока я вас больше не задерживаю, но позже вам надо будет приехать в следственное управление, чтобы записать ваши показания под протокол. Повестку выписать или сами?

– Я приеду, – покорно сказала она. – Как видите, с работы мне теперь отпрашиваться для этого будет не надо. С какого числа я уволена, Владимир Николаевич?

– С завтрашнего, – сказал Радецкий жестко. Ему совсем-совсем не было ее жалко.

Когда Валуева ушла и они с Зиминым остались в кабинете вдвоем, он задал вопрос, который в данный момент считал самым важным:

– Михаил Евгеньевич, теперь вы верите в то, что Нежинскую убили из-за истории двадцатилетней давности, которую раскопала Инна Полянская?

– Вера – понятие нравственное, Владимир Николаевич, – ответил следователь, – а я привык руководствоваться фактами. Скажем так, эта версия стала казаться мне менее невероятной, чем раньше. Если выяснится, что Лидия Селезнева ни при чем и потерпевшая не пыталась призвать ее к ответу за посланное Кондратьевой видео, то, пожалуй, я буду рассматривать эту версию более внимательно. Уверяю вас, я о ней не забыл. Вы же рассказали мне все, что знаете?

Радецкий уже был готов поведать о знакомстве с Нежинской своего заместителя по хозяйственным вопросам, который лично устраивал старушку в больницу, но у Зимина зазвонил телефон и, выслушав сообщение, тот резко распрощался, пообещав зайти позже. Рассказать про Олега Тихомирова Радецкий не успел.

Продолжался этот непонятный маетный день, в который почему-то приходилось то и дело поглядывать на часы, чтобы убедиться, что он все еще не кончился. К счастью, новых неприятностей не происходило, больничная круговерть с локально возникающими и требующими срочного решения проблемами была привычной, не требующей нестандартных подходов. Все это проходилось много раз, и реакции Радецкого поэтому были тоже привычными, отточенными, отработанными до автоматизма, присущего только настоящим профессионалам.

Ему удалось уговорить Королева вернуться к своим должностным обязанностям. Известие о подлости Валуевой выбило Сергея Александровича из колеи еще больше, хотя, казалось, это и было уже невозможно.

– Ради должности? Она фактически убила Юльку ради того, чтобы стать заведующей? Господи, это же чудовищно.

– Чудовищно, – согласился Радецкий. – Но чудовища часто живут под личиной простых людей. Проблема в том, что их не сразу удается распознать. Впрочем, это не тот случай. Сигналы были, и очень отчетливые. Наша вина, что мы их пропустили. И вы, и я. Сергей Александрович, Валуева с завтрашнего дня в больнице не работает. Другой кандидатуры на должность заведующего отделением у меня нет, и вы это прекрасно понимаете. Так что, будем работать или пустим отделение под откос?

– Будем работать, – глухо сказал Королев и вдруг заплакал. Горько, беспомощно, как плачут только маленькие дети, когда их кто-то обидел. – Как жить, я по-прежнему не знаю, а работать буду. Если удастся помочь паре десятков людей, так, может, я смогу поверить в то, что Юля погибла не зря.

– Ну, вот и славно. Вы завтра сотрудников соберите, я приду, надо поговорить о том, что случилось. Поговорить и закрыть тему. Вы уж мне помогите, Владимир Александрович. Мне еще с кардиохирургией разбираться, так пусть хоть за хирургию голова не болит. Справитесь?

– Да, вы простите меня, Владимир Николаевич, за то, что я так непозволительно распустился. Я возьму себя в руки, обещаю.

– Я понимаю, – сказал Радецкий, покривив, впрочем, душой.

На самом деле он не понимал слабости у других и никогда не позволял ее себе. Слабость, в его представлении, была делом недостойным, неспособным ничего исправить, а потому непозволительным. Он не плакал с того момента, как ему исполнилось четыре года и у его любимого плюшевого зайца оторвалось одно ухо, из которого тут же полезла скомканная свалявшаяся вата неопрятного серо-бурого цвета.

Мама тогда погладила его по голове, Радецкого погладила, не зайца, а игрушке пришила ухо суровыми нитками, которые перекусывала крепкими, очень белыми зубами. А папа тогда сказал, что мужчины никогда не плачут, тем более из-за какого-то зайца. Тот вовсе не был «каким-то», он представлялся самым нужным и важным на свете, и маленький Радецкий привык с ним засыпать, обнимая плюшевое тельце двумя руками крепко-крепко.

С починенным мамой зайцем он тоже спал, только больше не обнимал его, помня о грязной вате внутри, в которой, казалось, прятались ночные кошмары. Но и не плакал больше тоже, зная, что любую проблему снаружи можно решить, починить, пришив суровой ниткой. А то, что прячется внутри, изменить невозможно, а раз так, что из-за этого плакать.

Ровно в 18:30 Радецкий закончил все намеченные на сегодня дела, выключил свет в кабинете, запер его на ключ и отправился в ресторан «Буррата», где еще днем предусмотрительно забронировал столик, по дороге заехав за розами.