Запретный лес

Было видно, что она не лжет, потому что упоминание о Чейсхоупе выбило ее из колеи.

— Однако он что гроб повапленный, красив снаружи, а внутри полон костей и всякой мерзости.

— Ох, сэр, поразмыслите, прежде чем возводить столь жуткие поклепы. Очи ваши могли вас подвести. Кто ж в здравом уме доверится Риверсло? Этому грязному, лукавому проныре, явившемуся неведомо откель… сквернословящему, аки распоследний сапожник. Вы ни за что не пойдете в Пресвитерий в таковской компании с этакой небывальщиной! Колченогий Рэб истинный чертяка, хычь, не спорю, молиться он мастак… А Ричи Смэйл опосля смерти жены вовсе захирел да умишком тронулся.

— Есть еще пять женщин, — продолжил Дэвид. — Среди них Джин и Джесс Морисон с подножья Чейсхоупского холма.

— Так вот откель напраслина про Чейсхоупа: он, сердце золотое, никак не сгонит со своей земли этаких поганок! Нету у меня добрых слов для семейки Морисон. Выползли они из гадючьего гнезда и, сдается мне, еженочь на помеле за море летают.

— Среди них Эппи Лаудер из Майрхоупа.

— Цыц, человече, она проста и чиста, аки проваренная полба. И муж у нее, Уотти, что в апреле тридцать девятого помер, никому зла не творил. Угодили вы с Эппи впросак.

— Элисон Гедди.

— Та еще балаболка, но токмо языком молотит, никому не вредит.

— А Бесси Тод из Мэйнза?

— Головёнкой слаба, сэр. Принесла в подоле солдатского детёнка, он помер, а она так и не оправилася. Но ни за что не поверю, что есть в ней изъян, окромя умишка.

— У меня есть доказательства греха. Я обвиняю, а не выношу приговор. Пусть судят другие.

Вся робость Изобел, переполнявшая ее во время беседы в канун Белтейна, исчезла без следа. Сейчас в ее голосе звучало искреннее чувство:

— Молю вас, сэр, остановитеся, покуда не поздно, а ежели так прижало, поспрашайте народ сами, без властей. Эндрю Шиллинглоу-то что, он чужак, ноне тута, завтра мало ли где, аки ходебщик бродячий. Но вы ж священник при пасторате, и доброе имя прихожан должно быть вашему сердцу столь же дорого, сколь ваше. Станете деять, аки молвите, и весь Адлер примется о нас шипеть да судачить. Мы тута поживаем тихо-мирно, в ладу со всеми, а вы желаете все порушить за-ради того, что какие-то дурни с грязными девками поплясали парочками в Лесу. Они ж порчу не напустили, коровки доятся, детятки здоровенькие.

— Ты все-таки подтверждаешь, что знаешь о нечестии?

— Ничего не подтверждаю, ничего не ведаю. Младость она и есть младость, пущай иногда и напроказит… Но наговаривать на Чейсхоупа с моей старинной подруженькой Эппи Лаудер, обвинять их в идолопоклонстве не позволю, так своему бражнику Риверсло и передайте.

И впервые за все время их знакомства Изобел в сердцах выскочила из комнаты.

На следующий день Дэвид искал встречи с Чейсхоупом и застал его одного на холме. Фермер душевно и многословно поприветствовал пастора.

— Пришли дожди на Ламмас честь честью, мистер Семпилл, никаковских ливней, окромя того, дабы землицу смочить. Завтречка почну косить сенцо на болотах. Слыхал, гостевали вы в Ньюбиггине, сэр, надеюся, все тама в добром здравии. Да и воздух у них по верхам для тела пользительный, опосля нашего безветрия в низине Вудили.

— Я вернулся домой в канун Ламмаса. И спрашиваю тебя, Эфраим Кэрд, а ты отвечай, как пред Богом, где ты был в тот вечер?

Тяжелое лицо, кирпично-красное от летнего загара, не изменилось.

— Где ж мне быть-то, окромя как у себя в постели? Лег я рано, с холощеными баранами намаялся.

— Ты знаешь, что это неправда. Ты был в Лесу, так же, как и на Белтейн, вытанцовывая свою погибшую душу под дуду Дьявола. Я видел тебя собственными глазами.

Кэрд на редкость хорошо изобразил удивление:

— Вы часом не рехнулися, сэр? Не бредите? Со здоровьицем у вас все ладно, мистер Семпилл? Присядьте-ка, я вам водички в шапке принесу. Вас солнышко припекло.

— Я в своем уме и не болен. Я все лето читал проповеди о грехе, и пришло время припереть грешника к стенке. Это твоя последняя возможность, Эфраим Кэрд. Признаешься мне, твоему духовному пастырю, сам, или вырвать из тебя признание иным способом?

Дэвид почувствовал, что здесь не обойтись без угрозы, но промолчал о главном, посчитав, что время раскрыть все карты не настало. Он сурово посмотрел на Чейсхоупа, и ему показалось, что тот побледнел, а странные зеленоватые глазки забегали. Но это могло быть и простое недоумение.

— Не ведаю, о чем вы, — забормотал Кэрд. — Каковское мне дело до Леса? У жены моей поспрашайте, она скажет, спал я в ту ночь в своей постели. Эх, вот так оборот!., супротив меня, человека, что десять годков как в старейшинах ходит! Вы не в себе, разумом повредилися, такое на меня клепать. Ступайте-ка до дому, сэр, опуститеся на колени и молитеся о прощении… Я ж просто повторю строки псалма: «Расширяют на меня уста свои; говорят: „хорошо! хорошо! видел глаз наш“»[87].

Дэвид с силой сжал посох.

— Пред Господом клянусь, — вскричал он, — еще одно богохульное слово, и я тебя ударю. Отвергаешь мое предупреждение? Так пусть кара падет на твою грешную голову.