Пастор сидел на верхушке сосны. Вот сейчас он точно знал, что ему делать. Он вспомнил имена нескольких беснующихся внизу женщин, а Риверсло должен был назвать мужчин. В хороводе металось несколько масок с козлиными рогами, но Дэвид заметил, что к ним присоединилась еще одна; этот высокий, очень подвижный человек особенно усердствовал в своем стремлении угодить псоглавцу. Был ли то Шиллинглоу с его анисовым снадобьем?
Тьма стала непроглядной, и поляна освещалась лишь свечами, сокрытыми где-то у земли. Подул ледяной ветер, и, прорвав горние плотины, хлынул ливень. Как и ожидалось, Ламмас закончился дождем, разразившимся посреди чистого неба.
Дэвиду померещилось — и он воспринял это как часть богопротивного морока, — что ливень не погасил огней. Сам он мгновенно промок до нитки, но свечи горели, хотя дождь, как бичом, хлестал струями по поляне… Пляска прервалась. Серебром зазвенела труба, ветер подул сильнее, заставив водяную стену косо лупить по кронам деревьев, а людей спешить прочь. Когда священник вновь взглянул сквозь дождевые стрелы на едва освещенную спрятавшейся луной поляну, там никого не осталось. Ему почудилось, что, невзирая на бушующую грозу, он еще слышит гул голосов, на этот раз удаляющийся вглубь Леса.
Подождав немного, он принялся спускаться. Это оказалось сложнее, чем забираться наверх, потому что ему никак не удавалось найти тот сук на соседнем дереве, с которого он, раскачавшись, перепрыгнул на сосну. В конце концов пришлось соскочить с высоты в добрых двадцать футов в папоротник и кубарем скатиться на опустевшую поляну… С трудом поднявшись, Дэвид хотел было помчаться прочь, но задержался, принюхиваясь к запаху нечистых шкур… Ах да, безусловно, так пахло анисовое масло Риверсло.
Дэвид быстро нашел дорогу домой. Он бежал почти без остановки, забыв все свои страхи. Бьющие в лицо дождевые струи, казалось, очищали его и придавали сил. Он видел немыслимое зло, но смотрел на него, как Всемогущий, сверху, и выглядело оно жалким и хилым, сорняком, что не выдержит прополки, — его не стоило бояться слуге Господнему. Дьявол всего лишь пакостник пред ликом Бога. Внезапно Дэвид вспомнил, что почувствовал при первых звуках напева, — и склонил главу.
Риверсло добрался до Гриншила раньше пастора. В воздухе стоял запах жженых шкур: козлиная маска и плащ горели на куче торфа. Сам соратник, нелепый и промокший, сидел на табурете и глоточками пил «живую воду», припасенную Рэбом Прентисом. Отличавшийся вечером таким завидным самообладанием, теперь он покрылся испариной от страха.
— Слава Господу, вы живы, — заикаясь, произнес он, а спиртное лилось по его бороде. — Думал уж, что не узрю вас во здравии, что не выбраться мне из того треклятого места. У меня по сю пору колени подкашиваются, а ноги все изранены: сломя голову несся я по камням да верещатнику, аки взбесившийся стригунок. Ох, сэр, не для человечьих очей таковская жуть!
— Зрили вы Супостата? — спросил испуганный Прентис.
— Видал его в земном обличье, и каплю крови красного кочета достал, и отплясывал-скакал, аки всяк иной, но их нечестивые празднества не по мне. Сэр, перепужался я, хычь в жизнь ничего не страшился, а ноне пробрало меня до кости, аж в зенках потемнело. Реку вам, сам позабыл, зачем пришел, да что уж, имя свое запамятовал вместе с отцом-матерью, был я аки детёнок в логове боглов… Шкуры я пожег, а как выведу всех на чистую воду, так и одежу свою спалю до нитки, а то провоняла она самой Преисподней.
— Вы многих узнали там? — спросил Дэвид.
— Неа. В очах помутилось. Кружился волчком, стыдно признаться, но вопил, как и прочие, да простит меня Боже!
— А как же масло, зелье из анисового семени?
Риверсло протянул Дэвиду пустую бутылочку.
— Тута я вас не подвел, — сказал он. — Вот кого уж я узнал на шабаше, так это дударя. Стоило к нему подойти, как нахлынула на меня ненависть лютая, а такую я лишь к одному человеку на всем белом свете питаю. Как настал мой черед склониться и лобызать его, получил он от меня не токмо поцелуй. Ежели он разом не пожжет свои штаны, поутру вонь от них будет стоять по всему Чейсхоупу.
Глава 11. СВЯЩЕННИК ПРЕПОЯСЫВАЕТ ЧРЕСЛА
На следующий день Дэвид вернулся домой как раз к обеду. Изобел встретила его радостной суетой, сдобренной откровенным облегчением. Служанка, безусловно, знала о праздновании Ламмаса и, конечно, догадывалась, что Дэвид тоже знает о традиции, но в то же время она явно приняла отъезд пастора в Ньюбиггин за доказательство того, что он наконец внял ее разумному совету. Но почему-то священник оказался немногословен: односложно ответил на вопросы о здоровье его ньюбиггинской родни, молчком съел обед, после чего закрылся в кабинете.