Запретный лес

В воскресение он взял за основу проповеди слова из Книги Екклесиаста: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет»[117]. Слушатели, несомненно, пытались найти в сказанном главное, все объясняющее слово, но не нашли; мало кто понял смысл этой речи, прочитанной Дэвидом прежде всего для себя. Говорил он о символе веры, молил о том, чтобы каждый впустил Господа в душу, проклинал предрассудки и догматы, исходящие не от сердца. Убеждал себя и остальных, что пока религия является пешкой в политических играх, будут на земле угнетенные и угнетатели, но правды не будет ни на одной стороне, а потому не будет и утешения… В кирку пришло гораздо меньше прихожан, чем обычно: пятеро старейшин с семьями отсутствовали. На задней скамье Дэвид заметил скромно сидящего новичка. Это был мужчина средних лет, носящий, как и прочие, домотканую крестьянскую одежду, но его выправка бросалась в глаза: в сельской местности редко встретишь человека, чью спину не согнули непосильные труды. Выделялся он и тем, что брился, тогда как в Вудили безбородыми ходили лишь пастор и Чейсхоуп. Кожу покрывал темно-коричневый загар. На лице застыло выражение благопристойной степенности, но дерзкие морщинки вокруг глаз и рта говорили, что в жизни он не всегда столь серьезен. Его синий берет, не такой широкий, как принято в западных землях, указывал, что приехал новичок из Приграничья. Мужчина носил плед в «пастушью» клетку, что привычна в Чевиотских горах и Лиддесдейле. Незнакомец вдруг поднял голову, и Дэвид узнал его по косящему левому глазу.

Чужак ушел сразу после службы, не дожидаясь выхода пастора. У церковных ворот Дэвид увидел Амоса Ритчи и спросил о приезжем у него. «Этот пришлый в Кроссбаскете обосновался, — последовал ответ. — Сам-то он откуда-то с дальнего Приграничья — сказывают, вроде, из Джедборо — и язык его дикий, аки у горцев, ни слова не разберешь. Но он, кажися, из приличных да достойных, да будто и фермер сноровистый, в овцах толк знает. В усадьбе своей все славно устроил, а отара его в Виндивэйз на выпасе… Угу, живет бобылем, особняком держится, хотя идет молва, что сосед он хороший».

Амос проводил пастора до дома и был дружелюбен, словно смущался, что так холодно вел себя летом. Говорил лишь о погоде и урожае, однако Дэвид видел, что Амос хотел приободрить его, но решился на это только у самой калитки. «Ежели доведется вам в глубокую речку войти, сэр, я поеду тем же бродом заедино с вами», — пробормотал он и ушел.

Вскоре стало ясно, что в приходе действительно произошли перемены. Летом поступки Дэвида озадачили и взбудоражили всех вокруг; даже те, чья совесть была чиста, опасались его, считая, что и их покой и добрая слава под угрозой. Теперь, когда пастор сам оказался в настоящей беде и Пресвитерий предъявил ему обвинения, ему начали сочувствовать, вспомнив его благожелательность, добрые дела во время снегопада, пригожую внешность и молодость. У него нашлись сторонники, правда, в их круг вошли самые разные люди. Были среди них те, кто славился благочестием, к примеру, Ричи Смэйл и Рэб Прентис; Изобел с родней яростно отстаивали его правоту; конечно, его поддерживал Риверсло, за ним и другие завсегдатаи «Счастливой запруды», а также те, кого бранили из-за бедности или проступков. Если фарисеи и книжники косились на Дэвида, то мытари и грешники приняли его сторону. Впрочем, как и дети. Какими-то неведомыми путями все они узнали, что их друг в беде, и сейчас престранным образом выказывали свою любовь. Девочки собирали для него цветы, на пороге пастырского дома появлялись корзины с малиной и черницей, и много раз Изобел находила там свежую форель, аккуратно нанизанную на камыш. Тронутый Гибби тоже потянулся к священнику. Он ходил за ним по пятам, а на любые попытки заговорить дружески похлопывал пастора по плечу и что-то невнятно бормотал. Иногда он начинал размахивать посохом на манер кнута. «Так их, сэр, — вопил он, — вырвать их, аки чертополох».