Запрограммированная планета (СИ)

Обстановка накалилась до невообразимого предела. Нервы у нас были натянуты так, что, казалось, вот-вот послышится тонкий звон. По-детски пуская слюнявые пузыри, Наташа затеяла новую постановку:

– Ребят! Дор… дор… дорогие мои! Я… я… я-а-а-а не знаю…, – искусно подвывая, пыталась всхлипывать воровка.

Белую как мел Славуню била дрожь. У Олюшки на глаза навернулись слёзы.

– Ребят! Ре…бят! Слав! Оль! Ви… Вит… Нико…лаич… я… я… больше не бу… бу… бу-д-д-ду! Пожалейте! – как-то неискренне заревела вдруг Наташа. – Простите меня! По… жал… уйста! Не тро-о-о-гайте меня! Не тро-о-о-гайте!

Вздохнув, я выпрямился. До боли в скулах сжал зубы. Лишь бы не раскрошились. Дантист для нас нынче роскошь непозволительная. Краем глаза я вдруг заметил, как Олюшка, медленно отдаляясь от шкафа, безмолвно направилась ко мне. Ко мне? Или к Наташе? Неторопливо, плавно, даже как-то неотвратимо, устрашающе, трепеща, Олюшка приближалась к Наталье. Гибкой пантерой обогнула стол. Ещё ближе. Ещё немного. И ещё чуть-чуть. Её руки заметно подрагивали, в глазах – крупные росинки. Словно в замедленной чёрно-белой кинохронике, я видел, как Олюшка тихо приближалась к Наташе и одновременно заворачивала руками бумажный столбик тетрадки. Вот уже в её руке твёрдая тугая трубочка. И ещё один шаг к Наташе. И ещё чуть-чуть… А далее – как в шекспировской драме! Я даже и моргнуть не успел. Резкий замах… рука… мгновение… кисть с тетрадным столбиком… так неожиданно! Хлоп! Удар! Прямо по щеке подлой воровки! Хлопок получился спонтанным, скомканным, каким-то нелепым, отнюдь не болезненным, но громким и выразительным. Крик души, горечь, отчаяние, злость – тяжело сказать, чего в этом рывке было больше. Распахнув в ужасе глаза, Наташа дёрнулась в сторону. Сжавшись, она в потрясении закрылась руками. Олюшка над ней! Ещё один замах! Молча. И ещё один хлопок! Снова молча. Удар! Хлёстко, жадно, гневно и… робко? Третий взмах. Нет. Третьей тетрадной пощёчины нет. Не хватило злости, сил не хватило моей Олюшке ещё на одну затрещину. Её рука бессильно опустилась. Тетрадь, выскользнув из онемевшей ладошки, с шуршанием упала на пол.

Олюшка всхлипнула и… из её глаз градом плеснули слёзы! Она хотела что-то вымолвить – и не смогла. Вновь попыталась – и вновь не смогла! Голос её зазвенел на полуслове и вдруг осип. Лицо омыла страшная бледность. Я оцепенел. Застыл болван болваном! Онемевшая Славуня – рядом. Олюшку же трусило, словно в лихорадке. Я встрепенулся, подбежал к ней, попытался взять её за плечи, успокоить. Вырывается! Хочу обнять – плачет и вырывается! Господи, что же это такое? Безумие! Сумасшествие!

– Негодяйка, скотина! – со слезами кинулась Олюшка к Наташе. Её голос срывался уже на рыдания. – Как ты могла? Как ты могла! Как? Ты же пришла с улицы, голодная, холодная, протягивала к нам руки свои загребущие, плакала. Умоляла дать хоть какую-нибудь работу. Склад грязный согласна была мыть. Ящики носить… Детям, мол, кушать нечего. Байки травила, как муж погиб в шахте. Как долги заели. Мы приняли тебя. Всей душой приняли! Ты же была для нас как своя, как родная. Как одна из нашей семьи! Ты же стала нам самой близкой подругой! Лучшая зарплата – Наташе, лучшие условия – Наташе. Как дела у Наташи? Не слишком ли устала Наташа? Как там её детишки? Присмотрены ли? Накормлены ли? Наташа ведь так много работает! Зачем? Отвечай, дрянь! – рыдала Олюшка. – Скажи, Бога ради, зачем ты так с нами? Разве мы заслужили? Плохо к тебе относились? Быстро ты, тварь, добро забыла…

Испуганно втянув голову в плечи и сжавшись на табуретке, воровка ни с того ни с сего вдруг запричитала скороговоркой:

– Не трогайте меня! Слышите? Не трогайте! Не трогайте! Не смейте, негодяи!

– Да что ты заладила: «Не трогайте, не трогайте…» Кому ты нужна, зараза такая! – психанув, вконец разозлился я. – Что ты голосишь, словно бабка-Гапка на похоронах! Кто о тебя мараться-то будет?..

– …быстро ты забыла, как заболела твоя мама, – сквозь слёзы, всхлипывая, разрывалась Олюшка. – Старенькая совсем бабулечка… здоровья нет… увезли в больницу… при смерти… Ты проведывала её, возила лекарства, гостинцы. Да мы же все – и я, и Николаич, и Славуня, все как один кулаки сжимали за тебя, за твою маму… переживали вместе с тобой, поддерживали тебя как могли. Предлагали деньги на лечение, сколько могли. Последние деньги предлагали, которые у нас имелись. Лишь бы маме твоей помочь. Лишь бы спасти её. Ты легко приняла от нас деньги. Мы же тебе последние сбережения свои отдали! Бабушку выписали из больницы… А ты вернулась на работу, приняла смену… и что дальше? Ты что, разве не видела, как нам тяжело? Разве ты не видела, как мы выкручивали каждую копейку, экономили, тянулись? Все вместе бились! Как могли, старались голову поднять в жизни этой подлючей. Одной семьёй жили. Всё-то ты, дрянь, видела! Всё-то ты замечала! И что же? А ты в это время благодарила нас. Чем? Ну, чего глаза спрятала?..

Олюшка схватила Наташу за подбородок и дёрнула его кверху: