Заразные годы

Если честно, это все уже не шутки. Я не стану заниматься стебом пошлым, оказавшись в длинноватом промежутке между будущим лихим и страшным прошлым. Сколько можно на миру терять лицо, блин? Всякий нынешний вождек рениксу мелет, совершенно ни к чему не приспособлен, меньше собственной уборщицы умеет, он согласен занимать любую должность, оставаясь между тем тупее брюквы, — но другие нелояльны-с, ненадежны-с, подозрительны, поскольку знают буквы! Вон канал соорудили образцовый, в нем общественный совет — чего еще вам? — во главе с духовным светочем Донцовой и кошачьим полубогом Куклачевым. Все готовились к глобальной катастрофе, но пришла она в таком гротескном виде! Всем вокруг уже рулят такие профи, что действительно осталось встать и выйти! Вот и вышли бы — торжественны и строги, не дождавшись окончания недели, — режиссеры, сценаристы, педагоги и военные (они уже хотели), оружейники, овеянные славой, и ученые, бесправные, по сути… От кого мы все зависим, Боже правый? Что за шушера решает наши судьбы? Не в Америку, не в Канны, не в Антибы (хоть и там бы многих взяли, без базаров), — просто встать и с отвращением уйти бы, как Сокуров, Лопушанский, Светозаров! А они бы тут вертели, как хотели, доводили бы Отечество до точки, возвращали бы статью о клевете бы, нищих грабили и взламывали почты, и публично бичевали Pussy Riot, и агентом Горбачева назначали, — пусть и дальше все, что могут, засирают, лишь бы мы уже за них не отвечали! Пусть крутилась бы бетоно бы мешалка, потешая иностранных балагуров…

Так и сделать бы. Но Родину-то жалко.

Даже больше, чем «Ленфильм». Прости, Сокуров.

Одно Предложение

Затем ли Державин слагал «Снигиря», а Галич — «Трубят егеря», затем ли написана «Жизнь за царя» и отдана жизнь за царя, затем ли за несколько доблестных строк, за пафосный слог и запал Радищев поехал в Илимский острог, а Новиков в крепость попал, затем ли Демидовы лили металл, и буйствовал Петр-исполин, и Пушкин писал, и Гагарин летал, и Теркин врывался в Берлин, затем ли Чадаев томился тоской, Некрасов рыдал в нищете, затем ли Волконский и с ним Трубецкой цепями гремели в Чите, затем ли Россия слетала с колес, красна от кровавых ручьев, и Ленину все-таки то удалось, чего не сумел Пугачев, затем ли играли в Серебряный век, как больше нигде не могли б, и «Вехи» закончились «Сменою вех», а вслед им неслось «Из-под глыб», затем ли Магнитка, затем ли Дубна, и ширь, и тоска, хоть завой — величие зверства, и зла, и добра, и воли, и скуки самой, затем ли Суворов, террор и застой (который стояч, но глубок), и блеск разговоров, и трижды Толстой[27], и трижды Тургенев[28], и Блок, жестокий, столетьями длящийся пир открытий, отваги, потерь, затем ли Россия, дивившая мир полтысячи лет, — чтоб теперь — чтоб валенка уровень, запах и цвет мы выбрали в цели свои; чтоб Ваенга — наш православный аскет — писала «мичеть» через и; чтоб после Кущевки и Крыма Ткачев, чьи фокусы сильно бодрят, набрал из кубанских своих казачков нагаечный зондер-отряд; чтоб время не двигалось, хоть удавись, а стыло тянучкой во рту; чтоб мелкий, но злобный один дзюдоист сказал инквизиции «тпру»; чтоб главных занятий — распил и разъезд — не думал никто прерывать; чтоб церковь, оправившись, сделала крест орудием казни опять; чтоб прятали бабки у внешних врагов, язык же засунули в ж., а всякое слово из пары слогов тут сложным казалось уже; чтоб вышли в тираж, поделились на сто, подонкам кричали ура; чтоб верхом возможностей сделалось то, чего бы стыдились вчера; затем, чтобы ростом считали развал, ослами набили конвент, чтоб тот патриотом себя называл, кому «идиот» — комплимент; чтоб символом вольности сделать тюрьму, а символом прав — помело, чтоб образ грядущего свелся к тому, чем в прошлом Россию рвало; чтоб прочие земли на парный тотем смотрели, плюясь горячо…

Скажи мне, затем ли?

Должно быть, затем. И правда, зачем бы еще?

Мольба