Присмотрись, моя Родина, зренье промой: не застой на дворе, но отстой. У одних получается тридцать седьмой, у других — девяносто шестой. Одному открывается щедрый просвет, а к другому ползет крокодил. К Сердюкову претензий у следствия нет: на Болотную он не ходил. Я не враг Сердюкову, я сам не монах и терпеть не могу недотрог — мне претит пребывание в двух временах, а с учетом нацлидера — в трех. У нацлидера — время расправ и щедрот, расточаемых щедрой рукой. Я не знаю, в какой он эпохе живет. Я не видел эпохи такой. Он засел на каком-то таком рубеже, где теряется взгляд чужака: то ли там, где истории нету УЖЕ, то ли где не настала ПОКА.
Мой рассудок убогий до боли в мозгу повторяет себе: понимай! Никаких аналогий найти не могу — разве поздний уже Николай, консерваторов идол и фрейлин герой, обладатель чугунной спины… Восемьсот пятьдесят, полагаю, второй, за три года до Крымской войны; революций боится, все время следит, чтоб Ла-Тампль не внедрили ему… Достоевский сидит, и Тургенев сидит и на съезжей кропает «Муму»… Это было всеобщее горе уму и частичный отказ от ума; над страной уже внятно звучало «Муму» — но страна оставалась нема… А потом нас подставил изменчивый Марс, и Отчизна проснулась с трудом. Это было уже, повторилось как фарс, а вернулось уже как дурдом.
И в дурдоме не рай, а особо зимой. И поэтому, вслух говоря, на дворе намечается тридцать седьмой, но двухсотое в нем мартобря.
Оправдание КС
Претензий стало очень много, все проявляют интерес: зачем КС? Да ради бога. Я объясню, зачем КС. Начать придется издалёка: известно даже ФСБ, что бед российских подоплека — неуважение к себе. Нас запугали воем, лаем, окоротили нашу прыть, и потому мы позволяем вот это все с собой творить. Порой еще храбрятся бабы, а мужики совсем отстой. Зауважали бы себя бы — и век настал бы золотой, но посреди реалий подлых, где под ногой сплошная падь, какой бы вдруг удумать подвиг, чтобы себя зауважать? Молчит прикормленная пресса, почти накрылся Интернет, Магнитки нет и Днепрогэса, полетов к Марсу тоже нет — и мы, хромающие кони, чей статус, в общем, никаков, способны лишь на чьем-то фоне себя принять за рысаков. Года общественных депрессий ползут, безверие неся; теперь тут нет других профессий, как лишь брюзжать на все и вся.
Людей любить не приневолишь. Тупые гнусности долбя, нам телик служит для того лишь, чтоб мы могли любить себя. Лишь оплевав чужую касту, способны мы терпеть свою; мы любим только по контрасту страну, квартиру и семью… Впишите вывод на скрижали: прозренье — длительный процесс. Чтоб вы себя зауважали, вам дан, товарищи, КС.Еще он только у причала, а недовольны стар и млад; мы знали с самого начала — он будет вечно виноват. Его регламенты, поездки, и большинство, и меньшинство — у власти нет иной повестки, как лишь отслеживать его! Он мил нацистам и пархатым, и либералу, и скину, он продает Россию Штатам, ведет гражданскую войну, он виноват еще во многом и постоянно под рукой… Царек себя считает Богом при оппозиции такой! Плюс оппонентов тысяч двести, весь цвет отеческой земли: они-то все на нашем месте себя бы лучше повели! Мы не борцы, сказал Лимонов, мы нувориши из Москвы! Уж он бы пару миллионов немедля вывел — но, увы, КС, КС ему мешает, пойдя ему наперерез, и дара прежнего лишает его опять-таки КС! Покуда не было КСа, он мог, беснуясь и мечась, почти со скоростью экспресса, писать шедевры… А сейчас? Когда КС собрался вместе, он мигом встроился в струю огабреляненных «Известий»: виной Навальный, зуб даю! Мы, мы одни виновны, гады, — я слышу пламенный раскат, — что не зовем на баррикады, что не слезаем с баррикад, что монолитны, что едины, что не распались (тоже стыд!), что до сих пор еще едим мы (смешон протест, который сыт!). Зато кругом — вожди и глыбы, во весь российский окоем. Уж если их бы… уж они бы… Лишь мы им, падлы, не даем! Виват, протестное движенье! Куда тут мышью ни крути — потоки самоуваженья буквально хлещут по Сети. Уже давно бы каждый лично… уже бы в нынешнем году…