Заразные годы

Прослышал я, что ваш район жилой — особенно на Запад от Урала — был недоволен нынешней жарой. Мол, Родина жару не выбирала. Мол, не вздохнуть, живем, как на плите, протест бесплоден, ибо не услышан, — и громче, как всегда, страдают те, кто в офисе уселся под кондишен. Я никого не стану убеждать. Во избежанье мрачного исхода я б запретил погоду обсуждать. Ведь это наша, русская погода! Не любишь жара — жалуйся жене, приятелям, соседке Марь-Иванне… Вон прадеды и деды при жаре родную землю потом поливали! Негодованьем полон каждый чат, во всей Сети ярится брат на брата — мол, тут у нас не Азия, кричат… А чем вы лучше Азии, ребята? Там мудрый, понимающий народ, работает, не ноет, не филонит; у нас уже рождаемость растет — и скоро, может, Азию догонит… Я для примера Турцию беру: смутьяны ничего не предлагают, а лишь ругают местную жару. Пустили газ — и больше не ругают! Пусть Запад негодует — черт бы с ним, мы только их еще и не спросили. Кто думает устроить здесь Таксим — получит все, что было на Таксиме. Прошу не лезть в Россию, господа. Госдепского рецепта нам не надо: они суют свой нос туда-сюда, а у самих-то что? Вообще торнадо!

Кто ломится в протестные ряды? Кого еще погода позмущает? Не нравится тебе — попей воды, Онищенко пока не запрещает; на дачу поезжай, лицо умой, устрой себе сиесту ближе к полдню… Ты хочешь, чтобы было, как зимой? Ты, может быть, забыл? Так я напомню, чтоб зуб стучал, чтоб задницу свело, чтоб смерзлось все, как водится в Отчизне… Больным несладко? Полным тяжело? Так ты веди здоровый образ жизни: трусца, велосипедная езда, стиль баттерфляй и лыжи юбер аллес, а полным тяжело вообще всегда, и сами виноваты, что зажрались. Я сам здоровым образом живу, дивя отличной формою планету. Ведь вот Сибирь не стонет про жару! Тем более что там ее и нету.

Ваш креативный класс, осатанев, — что юноша, что офисная дева, — кричит мне про какой-то перегрев. Не вижу никакого перегрева. Все схвачено. Наш путь не прав, не лев, рецессией не пахнет, рожь родится, — а если кто увидит перегрев, пожалуйте на Север охладиться. Слой умников, конечно, поредел — сидит в Париже, повторяя штампы… Но Азия, ребята, не предел. Мои задачи более масштабны. Друзья мои! Не надо ложных схем, вся критика пуста и легковесна. Здесь скоро будет Африка совсем: жара, сафари, грязь и людоедство. За это все я вас не пожурю: таков ваш путь в отечественной драме. Я обеспечу главное: жару.

А с людоедством вы уже и сами…

Реакционное

Отравлен хлеб и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать!
Но тут, ребята, не Египет,
И не Стамбул, …………… мать!

Осип Мандельштам. Из черновиков

Реакция — опыт, сводящий с ума, но в ум возвращающий вскоре. Реакция — это глубокая тьма, бездонное черное море, и тайная слежка за каждым словцом — почувствуй себя виноватым! — и склока с коллегой, соседом, отцом, собою, ребенком и братом. Реакция — это уснувшая честь и злоба, которая будит; презренье к Отчизне, которая есть и трижды — которая будет; реакция — это стрельба по своим, сомнение в правде и Боге, и общее внятное чувство «Горим!» — и чувство, что связаны ноги; привычка смириться, а то и поржать, когда пред тобой святотатство; желанье уснуть, и желанье бежать, и тут же надежда остаться. Сам воздух кричит: «Никого не жалей, не верь, не надейся, не помни». Такое полезло из темных щелей, из чертовой каменоломни, такие суконные рожи грозят — бездарность, безмозглость, сенильность, — что, кажется, их не загонишь назад: они уже тут поселились. Реакция — это от гнили черно, днем стыдно, ночами тревожно; реакция — это нельзя ничего, и рвет от всего, чего можно; реакция — это отравленный хлеб, вниманье к сигналам, приметам, безвыходный морок, который нелеп — и все же ужасен при этом; реакция — все разъедающий страх, подобье оброка и дани, который ужасней расстрелов и плах, поскольку он длится годами. Не ведает спасшийся, что спасено, и смотрит на зеркало тупо. Реакция — это утрата всего, что вас отличает от трупа. Когда-нибудь это, конечно, пройдет, но в бездне сплошного распада едва ли спасется и выживет тот, кому этой вони не надо. Наверное, четверть, а может быть, треть, и тех-то едва созовете. В огне хоть чему-то дано уцелеть, но что уцелеет в болоте?