Заре навстречу

Так и застал ее Вадим Солодковский, войдя без стука в комнату.

Он заметил досадливый жест, вопросительный взгляд… Ирина поспешно закрыла шкаф. Вадим сел.

— Ревизию нарядам производите?

Ее нестерпимо раздражал этот нагловатый тон и фальшиво-ласковый взгляд. Ирина не ответила.

Она стояла перед нежеланным гостем, сложив руки, и даже не пыталась скрыть досаду. Было ясно, что, если ее спросить: «Я вам помешал?» — она без обиняков ответит: «Да!»

Вадим не спросил.

— Когда-то мы с вами были друзьями, Ира, — сказал он своим бархатным голосом. — И как-то так получилось… разошлись… Я часто спрашиваю себя: отчего?

«Оттого что ты — трус, эгоист!» — мысленно ответила девушка и пренебрежительно пожала плечами.

— Мечтали служить революции, — продолжал Вадим, — Герценом зачитывались. Да… юность… мечты!.. Вы жалеете, что они не сбылись?

Ирина молча глядела поверх его головы в темное, перечеркнутое крестом рамы окно.

— Но что я говорю? Ведь я не знаю, может, вы выполняете наше тогдашнее решение.

«Неужели Полищук не сказал ему? Быть не может!»— девушка испытующе поглядела, но ничего не прочла в выпуклых глазах Вадима.

— Вы боитесь, не доверяете? Напрасно!.. Да и шила в мешке не утаишь: вас часто видят вместе с поднадзорным Светлаковым…

Слово «поднадзорный» вылетело у него невзначай. Ирина отметила эту обмолвку: человек передовых взглядов не скажет так о революционере.

— Это мой жених, — просто сказала она.

Впервые взглянул на нее Вадим как на женщину. И вдруг он понял, сколько силы, страсти в этой тоненькой девушке… Глаза у него загорелись.

«Горгоньский ошибается, — тут не игра в революцию, а любовь… страсть к этому дохлому субъекту… Вероятно, вместе с ним и работает!»

— Ира, можно мне бывать у вас? — мягко спросил он. — Верните мне дружбу!

Она медленно покачала головой.

— Не обижайтесь, — через силу сказала она. — Я не могу принять вашу дружбу… и ответить на нее.

— Но почему? Почему?

— Простите, Вадим, но вы мне… неприятны… с того вечера. Помните? Когда вы дали слово Георгию Ивановичу…

«Вот напустить на тебя Горгоньского, любое обещание дашь, — подумал Вадим, — мигом форс слетит!» — и он закрыл рукой лицо.

Ирина сказала:

— Пойдемте к гостям, Вадим… И, пожалуйста, не сердитесь! В таких вопросах нельзя не быть откровенной.

Идя вслед за нею по коридору, он с удивлением обнаружил в себе противоречивые чувства: желание физической близости с Ириной и желание отомстить ей, унизить ее.

В гостиной Ирина подсела к Люсе Зборовской: из всех дам Люся была наименее неприятна.

Люся в этот период своей жизни сияла откровенным счастьем. А ведь ей предрекали горькую участь нелюбимой, покинутой жены, — все знали, что Зборовский женился на деньгах.

Но пока предсказания не сбывались.

Люся была нежна, кротка, искала, к кому бы притулиться, на кого бы опереться. Мужа обожала. А он, благодарный за то положение, которое помогло ему завоевать приданое, обращался с Люсей дружески, уважительно.

Зборовский шел в гору. К его мнению прислушивался сам Охлопков. Многими техническими нововведениями Верхний завод был обязан ему.

— Ира! Какие у тебя руки горячие! — ужаснулась Люся. — Что с тобой?

— Нездоровится…

В этот последний в отцовском доме вечер восприимчивость Ирины, ее нежная впечатлительности как-то особенно обострились.

Она точно получила способность читать в душах окружающих.

Она понимала, что скрытная мачеха страдает от того, что стала неудержимо блекнуть. Антонина Ивановна избегает улыбаться, чтобы не выступили морщинки на щеках, избегает поворачивать голову, боясь появления складок на шее. Точно застыла в высокомерной позе, с высокомерным выражением на лице. Не позволяет себе следить глазами за Полищуком, но все ее внимание обращено к нему. Вот выступил румянец на поблекшем лице, — она услышала слова, сказанные Полищуком Кате: «Года через три, как роза, расцветет наша Кэти!»

Ирина долго не могла отвести взгляда от терпеливого, доброго лица дяди Григория. Она видела следы страдания, которых никто не замечал. «Как он любил тетю… Леню… и всех утратил!.. Чем он живет?»

Люся доверчиво стала рассказывать о доброте мужа, а Ирина вспомнила, как Зборовский издевался над Ванькой-стражником и как срезал его Илья. Илья!.. Вся комната вдруг точно дохнула его присутствием. Вон в ту дверь он вошел с террасы — бледный, суровый, в смазных сапогах. Стоя вон там, у рояля, рассказывал трагическую историю Ваньки-стражника. А когда Ирина (это была минута вдохновения, да, вдохновения!) при всех сказала ему словами Некрасова: «Уведи меня!..» — он шагнул ей навстречу…

После ужина гости попрощались. Ирина вместе с отцом вышла в переднюю, дождалась ухода последнего гостя. Горничная убирала со стола, гремела посудой в столовой. Мачеха, утратив гордую осанку, пошла, задумчивая, по комнатам, пощелкивая выключателями. В комнатах становилось темно.

Отец сказал:

— Беги, Ируська, спи! Ты пересидела сегодня, у тебя вид лихорадочный.

И с непривычной лаской потрепал ее по щеке.

— Мне надо поговорить с тобой, папа.

— Сейчас? Ночью? Завтра, дочка, поговорим.

— Папа! Это неотложно.