Заре навстречу

— Ведь вы знаете, нашей любимейшей школьной книгой была «Как закалялась сталь» Николая Островского. Мы писали сочинения про Павку Корчагина, мы мечтали быть на него похожими; и вот теперь пришло время испытания: правду ли тогда писали или нет. Вы вспомните эти священные слова: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества». И если эти слова горят в душе, могут ли быть какие-то сомнения? Может ли быть какая-то сила, и какая-то боль, которая может вырвать из сердца самое главное… Любовь.

* * *

Наконец Витя прошёл к себе в комнату. Там уселся за столом, и некоторое время оставался недвижимый.

Зато в душе его ревели штормы. И думал он о том, как же важно среди всего этого пламенного и неистового, среди страшных по силе мстительных чувств сохранить в душе то изящное, творческое и духовное, что и составляло главный стержень жизни его и его товарищей.

Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить красоту и спокойствие родимой степи, но представилось перекошенная ненавистью морда полицая, который, сжав кулаки, надвигался на него и дыша спиртным перегаром, грязно ругался.

Тогда Витя раскрыл ящик стола и, покопавшись в нём некоторое время, достал старенькую школьную тетрадь по литературе.

Медленно перелистывал страницы, читал сделанные его, тогда ещё совсем детской рукой записи, и редкие исправления их учительницы Анна Ивановны Киреевой.

И постепенно пришли воспоминания о школьных днях. И все воспоминания были солнечными, наполненными жизнью и творчеством. Вспоминались хорошие друзья: Ваня Земнухов, Сергей Тюленин, Вася Левашов и другие…

А вот сочинение на тему «Осень в родной стороне». Написал его Витя в 1936 году, тогда ему было двенадцать лет. Назвал он свой рассказ «Сон», потому что поэтическое чувство осени наиболее выразительно явилось ему именно во сне:

«Мы ходили на экскурсию. Я так находился, что когда пришел домой, скорее поел и лег спать. Мне снился сон. Как будто я в лесу хожу один. Там темно, печально и страшно. Звери ушли на спячку, птицы улетели в теплые края. Букашки и те спрятались под корой. Только ветер воет, гнет деревья к земле. А желтые листья будто бы сыпятся с них, кружатся у меня над головой и жужжат. Я рассердился и стал их ловить, но они все куда-то исчезли. Только один листок летал-летал и упал мне прямо на шею, прилип. Да такой холодный-холодный. Я хотел его отодрать и проснулся. А мама моя гладит холодной рукой по шее и говорит: «Вставай, пора в школу собираться».

Витя несколько раз перечитал это своё сочинение, и тот давний детский сон предстал перед ним так ярко, будто только что привиделся. И у Вити потеплело на душе.

Тут вспомнился и ещё один случай, когда тогда же, в 36-ом году, он спас мальчика. Дело было у полотна железной дороги. Ехал паровоз, а ребёнок заигрался с солдатиками, которых расставил на рельсах. Вроде бы собирался их убрать, но не успел. Тогда Витя бросился наперерез, и в последнее мгновение оттолкнул мальчишку от слепой железной громадины.

Потом Витин поступок обсуждался в школе как подвиг, о нём написал в школьной стенгазете, и отметили приказом по школе. Его поздравляли… и сейчас почему-то вспоминалась сияющая, никогда неведомая дева, которая сказала:

— Витя, ты молодец…

Время уже давно миновало полночь, и Витя почувствовал, что всё-таки пора спать.

Он заснул сразу, и сон его был безмятежен и лёгок, как напоённый солнечными лучами ветерок.

Глава 8 В Краснодон

Итак, в доме напротив Кудрявцевых поселился немецкий следователь. И по его приказу простые солдаты — румыны, сделали то, что делали во дворах тысячах других домов, где остановились более-менее значимые служители фюрера. Они порубили деревья, чтобы партизаны, которых эти начальники весьма побаивались, не подкрались незамеченными, и не сделали: «пуф-пуф».

И теперь ежедневно к крыльцу этого дома подъезжала чёрная, лакированная машина; из который выскакивал шофёр и, часто вытирая об брюки свои маленькие ладошки, ждал следователя.

Через некоторое время на крыльцо выходил немецкий следователь — этот человечек крошечного роста. Обычно он ещё что-то жевал, и так громко чавкал, что эти неприятные звуки долетали до Виктора, который сидел за столом в доме напротив, и писал очередную листовку.

Тогда юноша устремлял на фашистского следователя взгляд преисполненный такой ненавистью, что тот, хоть и не мог видеть Витю, вздрагивал, а иногда даже и давился. Затем, подняв плотный кожаный воротник своего чёрного одеяния к самому горлу, быстрым шагом передвигался к машине, где водитель подпрыгивал, и вытянув свою нелепую ручонку выкрикивал: «Хайл, Гитлер!». И лилипутский следователь отвечал каким-то пищащим, раздавленным: «Хайлем», и спешил поскорее запрыгнуть в поданную ему машину.