Заре навстречу

И Александра Васильевна уже была на улице; бросилась к той женщине, которая бежала и кричала эти необычайные слова. Александра Васильевна сердцем чувствовала: то, что она слышит — это правда, но как то и невозможно было сразу в это поверить…

Голосом, который сразу помолодел на полжизни, спрашивала Александра Васильевна подробности, а женщина, не прекращая своего стремительного движения по улице, говорила, — будто видели, что со стороны Нижне-Дуванной движутся наши, советские танки.

И где же недавняя болезнь Александры Васильевна? Где слабость немолодого уже, истерзанного тела? Ничего этого как ни бывало. Вдруг молоденькой девочкой почувствовала себя Александра Васильевна; опрометью бросился в родную мазанку, и с порога закричала эту радостную весть.

Но всё же, из всех Тюлениных, только ей, Александре Васильевне, довелось встретить наши войска. Всё-таки ещё очень слаб был Гавриил Петрович, а что касается дочери её Фени, то она ухаживала за крошечным своим сыночком Валеркой, которому тоже довелось побывать в полиции, и который с тех пор хворал.

И вот Александра Васильевна уже бежит по улице. Туда, откуда доносился этот торжественный гул двигателей; туда, куда, помимо неё, бежали многие из оставшихся мирных жителей Краснодона…

* * *

Ворота тюрьмы пришлось выламывать; и занимались этим советские солдаты, после того, как убедились, что в городе не осталось частей немецкой армии. Но первыми на двор ступили именно женщины — родные погибших подпольщиков.

Многие из них ещё надеялись, что их любимые живы, и что в тюрьме удастся найти какие-нибудь документы о том, куда их вывезли из Краснодона.

И там, в тюремном дворе, шли они по ручьям (ведь, всё-таки, была оттепель). И ручьи казались совсем алыми. И, хотя не хотелось в это верить, но женщины понимали — это от крови ручьи цвет такой приняли, а чья же это могла быть кровь, как ни кровь их родных, которые так долго в этой тюрьме томились?.. И тут вновь раздались причитания, — и уже слёзы радости от того, что вернулись наши войска, сменились слезами горечи.

А от дальней части забора; оттуда, где лежали подгнившие доски, раздались крики и причитания ещё горшие — там нашли чьи-то изувеченные тела. Их было много: несколько десятков, но их не могли опознать.

— Нет, это не наши деточки, это взрослых здесь казнили, — говорили между собой матери.

И действительно, сюда, как потом выяснилось, стаскивали замученных в тюремных застенках людей, которые не относились к «Молодой гвардии». Этих людей полицаи хватали по разным подозрениям, в Краснодоне, и в области. Были среди них, например, бойцы Советской армии, которые попали в плен, а потом бежали из лагерей, и пробирались навстречу фронту. Лишь у семи из них нашлись документы, ещё нескольких опознали местные жители, большинство же так и остались неопознанными…

Ну а матери молодогвардейцев уже были в тюрьме, уже входили в камеры; и там многим из них становилось дурно: ещё остались на полу, и на стенах большие тёмные пятна.

На подоконниках у зарешёченных окон стояли миски и кружки, в которых родные приносили своим милым покушать. И они подбегали к этим предметам, и брали их с особым благоговением — предметы эти казались теперь бесценными именно потому, что к ним прикасались те, кто сидели в камерах.

Родные искали записки. Ведь раньше заключённые исхитрялись передавать им весточки. Так почему бы и сейчас не оставить? Написали бы, где их теперь искать…

Но не так много было этих весточек. Всё же, убегая, полицаи постарались уничтожить как можно из компрометирующего их. Но всё уничтожить было невозможно, потому что буквально всё было против этих палачей и предателей…

И в суете своего поспешного бегства, они не углядели: на стенах осталось несколько надписей.

В одной из камер родные увидели слова, которые Уля Громова выцарапала на стене, предчувствуя близкую свою гибель:

«Прощайте, мама,

Прощайте, папа,

Прощайте, вся моя родня,

Прощай, мой брат любимый Еля.

Больше не увидишь ты меня.

Твои моторы во сне мне снятся.

Твой стан в глазах всегда стоит.

Мой брат любимый, я погибаю,

Крепче стой за Родину свою.

До свидания.

С приветом Громова Уля».

И на стене той же камеры увидели пронзённое стрелой сердце, и имена девушек погибших от рук фашистских оккупантов 15 января, в 9 часов ночи…

* * *

Быстрее войск Советских, бежали к шурфу шахты № 5 женщины. Бежали, надеясь, что ничего там не найдут; надеясь, что страшные слухи о том, что там казнили подпольщиков — это всего лишь слухи.

Вот уже виден террикон; вон и баня старая чуть в стороне стоит; а вот и копёр, взрывом свёрнутый, на земле лежит.