Зарево

Выбрав время, Мартынов вместе со своими ближайшими сотрудниками — полицмейстерами Назанским, Ланиным, жандармским ротмистром Келлером — и полувзводом казаков прискакал к часовне. Все здесь было, как об этом рассказывали. Откуда-то из-под полукруглой стены медленно струилась прозрачная водичка. В стену часовни была вделана икона. Люди вереницей шли мимо нее, прикладывались к ее ризам, некоторые смачивали струящейся водой свои глаза, другие омывали уши, черпали пригоршнями и, перекрестившись, пили. Из часовни доносилось торопливое: «Господи, помилуй, господи, помилуй…» — там непрерывно шла служба. Слышно было кряхтенье, кашель… Мартынове неудовольствием заметил, что молодежи не видно, все больше старики. Народ расступился, пропуская начальство. Мартынов соскочил с коня и, взяв фуражку «на молитву», подошел к иконе. Мартынов умел молиться. Он, шепча молитву пресвятой богородице, торжественно сотворил широкое крестное знамение, потом опустился на оба колена и ощутил под ногами песок. Чувствуя, что к горлу подступает блаженная молитвенная истома, он потянулся к белой с розоватыми пальчиками, действительно очень искусно выписанной ручке богородицы — и вдруг прочел размашистую, но вполне отчетливую надпись, сделанную чем-то острым и красным по руке богородицы: «Долой царя, бей фараонов!»

Мартынов вскочил.

— Подать сюда попа! — крикнул он и, видя застывшие лица своих остолбеневших спутников, заорал в ярости: — Богохульство! Противоправительственная надпись!

Побежали за попом. Ротмистр Келлер уже действовал, казаки разгоняли верующих, образуя непроницаемый круг окрест часовни. Служба прекратилась. Испуганный священник, молоденький, в белесых кудряшках, путаясь в рясе и подхватив ее сбоку, по-женски, почти бежал к рассвирепевшему градоначальнику и, держась за крест, видимо уповал только на его умиротворяющую силу. Увидев надпись, он обмер, лицо почернело, носик заострился. Старухи богомолки, глядя на него издали, завыли:

Ох, пресвятая богородица! Ох, пресвятая…

Священник быстро и мелко крестился, растерянно бормоча, что надписи нету, что ее, вернее, можно сейчас стереть и что написал это кто-то «из верующих».

— Из верующих? Ты еще, батюшка, глуп к тому же! — прервал его градоначальник и разразился: — Ротмистр Келлер, икону немедленно снять! Определить ее, — быстрый взгляд Мартынова окинул часовню: под самым куполом, сбоку, было окошечко, запачканное птичьим белым пометом, там ворковали голуби, — туда, на голубятню! — скомандовал Мартынов.

И икона была заперта на голубятне, а через некоторое время об этом были написаны доносы в святейший синод и министру внутренних дел.

А на следующий день от министра торговли Тимашева к градоначальнику поступил сердитый запрос: «Когда кончится стачка?» Министр сообщал бакинскому градоначальнику, что екатеринославские заводы, потребляющие свыше двенадцати миллионов пудов нефти в месяц, в случае продолжения забастовки могут остановиться. Тимашев отнюдь не был прямым начальством для Мартынова, но ведь екатеринославские заводы работали на армию… И, прочитав в газете о том, что министр торговли Тимашев с семьей поднимался на «Илье Муромце» — огромном самолете, построенном силами русских авиационных конструкторов, — Мартынов подумал: «Им там хорошо летать, а я тут…»

Гукасов, подытоживая месяц стачки, сделал в газетах краткое, состоящее почти из одних цифр заявление от имени Совета съездов. Из этого заявления следовало, что рабочие потеряли два миллиона рублей заработной платы, добыча нефти упала с тридцати девяти миллионов пудов до девяти.

Цифры эти должны были внушить рабочим, что стачка «невыгодна» прежде всего им. Одновременно в журнале «Нефтяное дело», органе Совета съездов, появилась статья, в которой нефтепромышленники хотели доказать, что при продолжающемся уменьшении спроса на нефтяное топливо они не видят никаких оснований считать настоящую забастовку более грозной, чем забастовка лета прошлого года. «Запас продуктов хотя и меньше прошлогоднего, — констатировалось в этой статье, — однако настолько достаточен, что, если бы был беспрепятственный и правильный вывоз, внутренний рынок мог бы еще и не почувствовать результатов забастовки».

Но рабочие по-иному расценивали значение забастовки, и Мартынов, чихая последнюю прокламацию стачечного комитета, невольно соглашался с доводами своих врагов, — ведь по телеграмме Тимашева он чувствовал, какой удар нанесла забастовка.

«Забастовка затянулась, — писал стачечный комитет. — При содействии полиции и подкупленных банд нефтепромышленники давно ожидали ее ликвидации. Сперва они были даже рады: она подняла цены на нефть и на их бумаги. Но длительная забастовка разрушила их планы. Запас нефтяного топлива кончается. Отовсюду несутся жалобы. Волжское судоходство в критическом положении; целый ряд промышленных предприятий на краю гибели, многие железные дороги в затруднении. Паника охватила широкие круги капиталистов, на бирже становится тревожно.