Зарево

— Ничего, еще будет у тебя сынок. А ты девочку береги, ее Алым очень любит, непременно сбереги.

— Вернется Алым? — спросила женщина.

— Вернется! — уверенно сказала Вера Илларионовна. — Человек он твердый, ни в чем не признается. Деньги не нашли. Они — вот они! Ты молодец, хорошо спрятала.

— Науруз принес, сразу спрятала, — усмехнувшись, сказала Гоярчин.

— Ну вот, с Наурузом Алыма не видели. Науруза не поймали, а если поймают, он не выдаст.

— Нет, не выдаст, — подтвердила Гоярчин. — Науруз — орлиное сердце. Спасибо тебе, я пойду. Русское слово — доброе слово. Маня Жердина ко мне ходит, много говорит, слова не понимаю, а они такие, как у тебя… — Она, затруднившись, сказала что-то по-азербайджански и добавила по-русски: — Доброе слово.

— Ладно, ладно, — ласково говорила Вера Илларионовна.

— Потом вдруг Гоярчин вынула что-то из-за пазухи и протянула Людмиле. Это была маленькая красная, вышитая золотыми плодами и зелеными листочками тюбетеечка.

— Мой сынок не будет носить, твой пусть носит, возьми, — сказала она, — возьми, добрая ханум.

Пригнувшись и поцеловав Людмилу в плечо, она темной тенью выскользнула из комнаты.

— Сын у нее умер, такого же возраста, как наш Аскер, — рассказывала Вера Илларионовна. — Сгорел за двое суток — диспепсия. Оставила она его на маленькую девочку, ну, а та недоглядела. А она к мужу ходила, мужа в тюрьму забрали. Столько горя на одну голову, — тихо рассказывала Вера Илларионовна, пряча деньги в тюфяк и тут же быстро зашивая его. — Арестовали мужа ее, прекрасный человек, надежный товарищ! Через его посредство к нам поступали деньги, собранные для нас в ваших краях, на Северном Кавказе.

— Может быть, тут и папы моего деньги есть. А Науруз… Я это имя слыхала у нас.

— Я его не видала, но люди, которые знают его, очень хвалят… Да, так и живем. Что у нас есть? Преданность, верность, неустрашимость. А у врагов наших — нагайки, пули, винтовки, пушки.

— И нам надо оружие взять, — сказала Люда.

Вера Илларионовна усмехнулась.

— Ничего, девочка, придет время, и у нас дело дойдет до винтовок! — воинственно сказала она.

А на следующий день Вера Илларионовна привела в комнату Люды крупного, мешковато одетого человека. Его бережные и ловкие, какие-то округленные движения, с которыми он пересчитывал деньги, и его доброе лицо сразу вызывали доверие. Это был Мамед Мамедьяров, он ведал денежной кассой забастовочного комитета.

— Петербург, Тифлис, Москва, Эривань, Ростов, теперь Северный Кавказ — отовсюду руки братьев протянулись, — воодушевленно говорил он, торопливо пересчитывая пачки с деньгами.

Потом неожиданно подошел к Людмиле и погладил ее по голове своей огромной ладонью.

— Спасибо тебе за нашего сына. Будешь теперь навсегда сестрой нашей, девушка.

Он ушел, и Люда так и не узнала, что несколько месяцев назад Мамед в Тифлисе виделся с Константином.

Спустя несколько дней к больнице подъехала вереница медлительных арб. Рога буйволов, незатейливая сбруя и самые арбы были украшены розами. Оказывается, это из соседних деревень привезли для больных детей первый, ранний виноград — мелкий, но необычайно сладкий.

— Люда, они хотят вас видеть, — сказала Вера Илларионовна.

Когда Люда с Аскером на руках подошла к окну, ей снизу мужчины махали белыми войлочными шляпами, женщины — пестрыми платками.

— Ай, джан, русский ханум! — кричали они Люде в окно. С этого дня Аскер и другие больные дети каждый день получали виноград.

Глава шестая

1

Первое, что бросилось в глаза Константину в Баку, когда он ехал на извозчике с вокзала в город, были расклеенные повсюду извещения. Крупными буквами в них сообщалось, что город Баку с промысловым районом объявляется на военном положении, далее следовали более мелким шрифтом параграфы постановления. Внимание Константина привлекла киноафиша со зловещим названием «Чума в Тюркенде». О том, что чума угрожала Баку и что эта угроза ускорила объявление стачки, он знал хорошо. Но ему не пришло в голову, что эта крикливая киноафиша имела отношение к той реальной угрозе, которая одно время нависла над Баку. А о том, что с чумой как-то связана Людмила, он даже и предположить не мог.

Остановившись в гостинице, он отдал для прописки паспорт на имя Константина Андреевича Петровского, дворянина Уфимской губернии. Горный инженер, представитель солидной уральской фирмы, Константин Андреевич Петровский, составив у себя в номере два стола, разложил на них образцы изделий фирмы. Здесь были всевозможных видов и размеров долота, фрезы и коронки, в наконечниках которых при ярком южном солнце сверкали мельчайшие алмазы. Специальность эта была избрана Константином потому, что она давала возможность, не вызывая никаких подозрений, посещать все промысловые районы Баку.