Хорошим примером в этом отношении является книга известного мюнхенского психиатра И. Ланге «Verbrechen als Schicksal» [357] . Автор изучил историю жизни 30 пар близнецов-преступников, в том числе 13 однояйцевых и 17 двуяйцевых. В качестве критерия сходства и различия соответствующих пар автор берет факт наказания их судом. В этом смысле 10 пар однояйцевых обнаружили сходство, а 3 – различие, в то время как из двуяйцевых сходство обнаружили лишь 2 пары, а различие – 15. Автор на основании этого приходит к выводу о биологической обусловленности наклонности к преступности. «Особенности личности (Artung), приводящие к социальной неустойчивости (автор при этом имеет в виду преступность. –
Мы оставляем здесь в стороне возражения, которые могут быть сделаны автору по линии конкретной (в частности, напр., сваливание в одну кучу «преступников» – воров, с одной стороны, и лиц с сексуальными аномалиями – с другой), а также разбор понятий преступления вообще и уголовного преступления в частности, в отношении которых автор стоит на точке зрения обычного буржуа, защищающего неприкосновенность частной собственности. Нас здесь в первую очередь интересует методологическая сторона вопроса. Мы имеем в данном случае возрождение на более высокой основе реакционного ломброзианства [360] , на более высокой потому, что на сей раз для доказательства реакционных идей привлечены точные методы современной генетики.
В чем же основная ошибка всех выводов автора? В попытке решения чисто социальной проблемы методами биологическими. Какой вывод имел право делать автор из своего, в частностях небезынтересного, исследования? Этот вывод должен был бы в лучшем случае гласить, что некоторые категории преступников отличаются некоторыми биологическими особенностями, генотипически обусловленными (и, само собой разумеется, ни в какой мере для преступности не специфичными). Но и для такого вывода у Ланге нет достаточных данных – и вот почему: автор, как это принято для обычных соматических признаков, сравнивал одно– и двуяйцевые пары. Между тем имеется много наблюдений, говорящих в пользу того, что однояйцевые партнеры гораздо более дружны между собою, чем двуяйцевые. Поэтому в качестве контроля следовало бы взять не только двуяйцевые пары, но и пары людей хотя и не родственных между собою, но живущих в тесной дружбе. Мы думаем, что этот момент может снять биологическую сторону вопроса (о большем сходстве однояйцевых, чем двуяйцевых пар), а в таком случае все выводы автора оказываются построенными на песке. Вместе с тем возникает вопрос: являются ли указанные выше биологические особенности специфичными именно для преступников? Иначе говоря, имеется ли специальный ген или комплекс генов, обусловливающих специфическую склонность к преступности и проявляющихся лишь при наличии соответствующих социальных условий? Вопрос этот следует безусловно расчленить. В отношении отдельных сексуальных преступников некоторые данные позволяют на этот вопрос дать ответ положительный. Совсем по иному ставится этот вопрос в отношении, напр., воров, по поводу которых на вышепоставленный вопрос, имеется ли специальный ген, предрасполагающий к преступлениям, можно со всей категоричностью ответить отрицательно. Ибо не подлежит сомнению, что если одни социальные воздействия делают некоторого человека уголовным преступником, то другие влияния, другая социальная среда могут сделать того же человека чем-либо отличающимся в положительном смысле (изобретателем, организатором, работником искусств и т. п.). И если до сих пор не потеряли своей ценности слова Лафарга, сказанные по адресу ломброзианцев и гласящие, что «со временем, чтобы иллюстрировать убогость буржуазной философии, будут цитировать современных криминалистов» [361] , то это в одинаковой мере относится и к цитированному генетику-психиатру.
IV. Изучение близнецов в Медико-биологическом институте