Заря русской женщины

Славянская борьба съ первобытною женскою свободою и самостоятельностью не успѣла догнать германскаго запретительнаго обычая, почему не отразила его и въ правѣ. Славянство было почти совершенно чуждо того элемента «половой опеки», который легъ въ корень женскаго права германскихъ народовъ и породилъ въ нихъ пресловутое «рыцарство» съ тѣмъ фальшивымъ идеаломъ «женственности», что и посейчасъ оплакивается всѣми ромаатиками-реакціонерами. И какъ жутко приходится расплачиваться за уклоненіе отъ него передовымъ женщинамъ, ищущимъ живого общаго дѣла и свободы! Средневѣковый статутъ города Офена опредѣляетъ женщину, какъ «тварь робкую и слабую, которая, поэтому, должна быть охраняема и защищаема». Извѣстно опредѣленіе половой опеки Вальтеромъ, какъ «власти надъ женщинами въ отношеніи ко всему, что касается собственнаго блага самой женщины, a также чести и интересовъ цѣлаго семейства». Опредѣленіе весьма полное, и было бы безспорно, если бы прибавить: «при воспрещеніи женщинѣ опредѣлять самой, въ чемъ почитаетъ она это собствевное благо». Такого выбора женщина не имѣла за всѣ тысячу слишкомъ лѣтъ исторической жизни германскаго племени, и только грядущій соціалистическій строй способенъ возвратить ей первобытное, съ доисторической ночи потерянное, право. Славянство встрѣтилось съ христіанскою проповѣдью и законодательствами – изъ Рима и Византіи – въ такомъ бытовомъ періодѣ, когда не могло быть и рѣчи о «половой опекѣ». Полу, который назвался, a впослѣдствіи и дѣйствительно сталъ «сильнымъ», не было не только никакой надобности, но даже и положительно вреднымъ оказалось видѣть въ женщинѣ, хотя бы уже и подчиненной брачно, «полъ слабый». Отмѣтимъ, что даже при Иванѣ Грозномъ населеніе Руси равнялось полутора милліонамъ жителей, и густота разселенія была менѣе, чѣмъ нынѣ въ Архангельской губерніи. Половая опека германцевъ выработана каменнымъ замкомъ въ горномъ ущельѣ и городомъ, который выростаетъ подъ охраною замка. Славянство же встрѣтилось съ христіанствомъ отвюдь не въ городской формѣ разселенія: это – еще жизнь лѣсного или степного хутора, избяное скваттерство на родовыхъ началахъ. Въ опасностяхъ и приключеніяхъ этого рода, первобытный славянинъ искалъ въ женѣ существо – умиротворенное для домашней жизни, но совсѣмъ не «слабое, робкое, долженствующее быть защищаемымъ». Знаменитый славянофилъ Константинъ Аксаковъ когда-то обратилъ вниманіе на слово «супротивница», которымъ ласкательно и уважительно характеризуютъ былинные богатыри своихъ невѣстъ и женъ. Супротивница здѣсь значитъ не то, какъ теперь почитаютъ: «которая мнѣ перечитъ, противъ моей воли идетъ», но – «ровня мнѣ, способная выстоять противъ меня въ моемъ подвигѣ, въ моей работѣ». Это были вѣка, когда расчищались лѣсныя чащи и выкорчевывались первые участки подъ будущее общинное земледѣліе, когда шелъ рукопашный бой со звѣремъ и съ человѣкомъ чужого рода-племени за право мирнаго сосѣдскаго существованія. Естественно, что въ такой тяжкій рабочій и опасный бытъ женщина нужна, именно, какъ «супротивница» мужчинѣ, a не какъ чувствительная Эльза изъ «Лоэнгрина», за которою половая опека приставляетъ семь нянекъ и семь сторожей – блюсти ея лилейную безпомощность. Жена Ильи Муромца одѣвается въ его доспѣхи, чтобы биться съ Тугариномъ, за отсутствующаго мужа. И «бѣжалъ Тугаринъ въ свои улусы загорскіе, проклинаючи Илью Муромца, a богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, вѣдать не вѣдалъ, кто за него бился съ Тугариномъ». Это физическое равенство женщины съ мужчиною ползетъ черезъ много славянскихъ вѣковъ, всплывая то фигурами былинными, то лѣтописными, то пѣсенными изъ позднѣйшаго новгородскаго эпоса и разбойничьей лирики. Когда ушкуйникъ, а по слѣдамъ его, піонеръ съ топоромъ и сохою двинулись отъ Ильменя и Ладожскаго озера на дальній сѣверъ и волжскій востокъ, туда передвинулся и богатырскій типъ женщины-добычницы, «супротивницы» своему мужу. Для западной Руси онъ сдѣлался уже излишнимъ въ развивающемся городскомъ быту. Тѣмъ не менѣе, не только въ новгородскомъ эпосѣ о Васькѣ Буслаевѣ, но даже и въ лѣтописяхъ новгородскихъ встрѣчаемъ мы женщинъ, предводительствующихъ уличными смутами, которыми былъ такъ учащенно богатъ этотъ странный городъ, съ его безалабернымъ народоправствомъ. Поволжье полно преданіями объ участіи «могутныхъ» воинственныхъ женщинъ въ колонизаціи края: достаточно напомнить, хотя бы, легенду объ Усольѣ подъ Казанью. На Мурманѣ поморки до сихъ поръ сохранили отзвуки самостоятельности, столь свойственной доисторическимъ прабабкамъ ихъ. Море и климатъ не измѣнились съ тѣхъ поръ, какъ славянка впервые увидала предъ собою волны Ледовитаго океана, слѣдовательно, почти не измѣнилась потребность дружной работы обоихъ половъ въ обезпеченіе тяжкаго существованія, почти не измѣнилась первобытная трудность для мужчины-побѣдителя обратить побѣжденную женщину въ слабосильную игрушку, въ предметъ семейной роскоши, почти не измѣнились отношенія женско-мужского равенства. Поморка, какъ мужчина, работаетъ, какъ мужчина, получаетъ за трудъ, какъ мужчина, пьетъ водку и, какъ мужчина, горланитъ на сходкѣ.