Заря вечерняя

Нам очень хочется, чтоб мать сегодняшнее кино обязательно посмотрела. Оно ведь самое интересное — про войну. Так и на афише написано, которую мы прочитали, возвращаясь с горки. После мы бы с матерью часто вспоминали его, как вспоминаем самый первый, увиденный нами несколько лет тому назад фильм «Золушка».

Еще издалека мы слышим, как гудит движок. Значит, завелся, значит, кино теперь уже точно будет.

У входной двери стоит киномеханик Федя, продает билеты. Мы торжественно вручаем ему рубль и скорее бежим в зал занимать место на длинных расшатанных лавках. Ребята с нашей улицы почти все уже здесь. Один лишь Ваня Смолячок бегает в коридоре, шумит, то и дело заглядывая через Федину руку в зал. Скорее всего, у него нет денег на кино. Возможно, их принесут старшие братья, которые пока что в школе во второй смене, а возможно, Ваня в кино сегодня и совсем не попадет. Ему всегда приходится намного тяжелее, чем остальным ребятам с нашей улицы. Мы с Тасей, например, просим у матери на кино один рубль, а братьям Смолякам, если они соберутся идти в кино все четверо, надо просить сразу два. Деньги для их многодетной семьи, где каждая копейка на учете, немалые.

Ваня, правда, не унывает. Парень он стойкий, привычный ко всем тяготам жизни. В летнее время вообще Ваня ухитряется попадать в кино без денег. То он спрячется задолго до начала сеанса где-нибудь на сцене, то заберется в зал сквозь разбитое окно, то, воспользовавшись заминкой и толкотней возле двери, прошмыгнет незамеченным мимо Феди и, пока не погаснет свет, терпеливо сидит под лавкой. Иногда ему за такие проделки достается. Киномеханик или завклубша Галя выводят его из зала за ухо. Но на что не пойдешь ради кино, тем более если оно бывает так редко… Мы Ване, чем только можно, стараемся помочь. Денег, конечно, ни у кого лишних нет, но зато во всем остальном он может на нас положиться. Мы дружно втаскиваем его в окошко, прячем под лавкой, прикрывая ногами и никогда не выдаем киномеханику, хотя за подобное укрывательство нам тоже может попасть. До самого последнего момента мы всегда держим для Вани место на лавке. Вот и сегодня у нас такое местечко для него припасено…

Проходит еще десять-пятнадцать томительных минут. За это время мы узнаем у Феди, сколько в «Небесном тихоходе» частей, какой будет журнал и даже кто играет главную роль. Зная, что просто так от нас не отвяжешься, Федя терпеливо обо всем рассказывает.

Но вот наконец-то со стороны школы слышится многоголосый шум, крики, топот бегущих к клубу учеников второй смены. С ходу, без передышки они атакуют Федю, суют ему свои медяки и рвутся поскорее в зал. Последним, прихрамывая, появляется старший Ванин брат Володя. Несколько лет тому назад у него что-то случилось с ногой. Он долгие месяцы ходил на костылях весь закованный в гипс, отстал от своих ровесников в школе. Но сейчас у Володи нога немного поправилась, и он даже играет с нами летом в футбол и лапту. Деньги у Володи есть на всех четырех братьев. Он степенно, не торопясь, как и полагается самому старшему из нас, уже почти взрослому парню, берет билеты и, пропустив вперед братьев, занимает место на самой последней лавке, чтоб не мешать остальным маленьким зрителям. А Ваня уже рядом с нами. Мы, радуясь за него, сдвигаемся на лавке, и вот он уже сидит между мной и Колей Павленко, плечом к плечу, веселый, юркий, чем-то похожий в своей неизменной буденовке на Мальчиша-Кибальчиша.

Кино мы смотрим, не отрывая глаз. Мало того, что оно про войну, так оно еще и про летчиков. Я сразу вспоминаю свою заветную мечту о самолете, на котором прилетит наш с Тасей отец. Пусть это даже будет не настоящий боевой самолет, а обыкновенная «стрекоза». На ней, оказывается, тоже можно воевать, да еще как!

Отец выйдет из самолета у нас на лугу и споет ничуть не хуже артиста Крючкова:

Потому, потому, что мы пилоты,
Небо наш, небо наш родимый дом.
Первым делом, первым делом самолеты…
Ну а девушки? А девушки потом…

Я тоже, конечно, буду летчиком. Скорее бы только отец прилетал…

Во время частых, почти десятиминутных перерывов между частями мы, обсуждая только что увиденное и загадывая, что же будет дальше, стучим ногами, толкаем друг дружку — греемся. И вдруг я вспоминаю о Грише. О том, как он пил молоко на табурете возле двери, как молча и по-взрослому спокойно смотрел на меня. От этого воспоминания мне становится как-то не по себе, грустно и тяжело, будто я опять заболел гриппом или дифтеритом, которым мы с Тасей почти одновременно болели в самом раннем детстве…