Заря вечерняя

Бабка Марья торопит, нас за стол, где высокой горкой лежат только что вынутые из печки крахмальные блины, исходит паром (или как говорит бабка — парует) в большой черепяной миске картошка, стоят только что внесенные из погреба огурцы и капуста. Этот обычный наш деревенский завтрак сегодня кажется особым, праздничным.

Тщательно умывшись (чтоб целый год быть чистыми), мы занимаем места за столом, разбираем ложки: я свою, солдатскую, а Тася свою, с широким черенком, и вдруг дверь открывается и в дом заходит весь заиндевелый дед Игнат. Ни слова не говоря, он достает из кармана горсть зерна и, шагнув из кухни в горницу, широким заученным движением сеятеля бросает его полукругом от двери к елке:

Сею, сею, посеваю,
С Новым годом поздравляю!

Вообще-то «засевать» положено на Старый новый год, но дед, видимо зная наше нетерпение, приходит к нам с горстью зерна уже сегодня. Мать и бабка тут же зовут его за стол. Дед охотно соглашается, снимает полушубок, знаменитую свою лисью шапку, присаживается на краешек лавки. Взрослые, поздравляя друг друга с Новым годом, выпивают по рюмке домашней хлебной водки, а мы налегаем на блины и картошку. Что может быть отрадней, чем такое вот застолье рядом с матерью и бабкой, рядом с улыбающимся дедом Игнатом, чем-то похожим на сказочного Деда Мороза!

По требованию бабки елка у нас будет стоять до Старого нового года. Под этой елкой мы отпразднуем рождество, съедим рождественскую гречневую кутью, приговаривая вслед за бабкой: «Мороз-мороз, иди к нам кутью есть, а в петровку не ходи, иначе будем железными пугами бить». Нам это забавно и весело, и мы охотно выполняем все бабкины причуды.

Целыми днями идут к нам в дом ребята поглядеть, полюбоваться елкой. На правах хозяев мы показываем им новые фонарики и хлопушки, отрезаем каждому по конфете или прянику. Ребятам наша елка очень нравится, они почти с нескрываемой завистью прикасаются к шарам и разноцветным длинным сосулькам, словно проверяя, настоящие они, тяжелые, холодные, или игрушечные, стеклянные. Нам от этой их зависти делается чуточку не по себе, как будто мы сделали что-то тайное и нехорошее, как будто мы какие-то избалованные, особые дети. Но это не так. Просто у нас особая, самая лучшая на свете мать…

Елка у нас всегда стоит в красном углу, под иконами. Это опять-таки требование бабки, хотя она и сама толком не может объяснить, какая разница, где наряжать елку — под иконами или посреди комнаты? Нам с Тасей, конечно же, хотелось бы, чтобы елка стояла посреди комнаты. Тогда бы мы могли вместе с ребятами водить вокруг нее хоровод под гармошку Толи Коропца. Но с бабкой много не поспоришь. Чуть что, она сразу в плач, в обиду. И особенно если дело касается икон или церкви. Матери с бабкой прямо мучение. Ей, как учительнице, держать иконы в доме не полагается. Не раз и не два матери делали замечание инспектора из роно и всевозможные уполномоченные. Но бабка Марья ни о чем и слушать не хочет. «Вот умру, — плачет она, — тогда снимайте». До недавнего времени мать отступала, лишь бы не волновать бабку, у которой и без того высокое давление и больные глаза, но после очередной проверки прошлым летом она все-таки иконы сняла и спрятала в скрыню. Дальше тянуть было нельзя. Уполномоченный сказал матери: «Либо работа, либо иконы!» Бабка смирилась, но потребовала, чтоб вместо икон в красном углу висела Тасина вышивка болгарским крестом, на которой были изображены книги и чаша. По бабкиному разумению, книга эта обозначала «Евангелие». Осталась икона лишь на кухне. Тут уж бабка была непреклонной. Кухню она считала «своей» комнатой и вольна была в ней распоряжаться, как хотела. Мать на это согласилась. В случае чего была, хоть и шаткая, но все ж таки отговорка. Мать собственноручно повесила на кухне любимую бабкину икону с изображением божьей матери и младенца. Икона эта когда-то «обновилась», и бабка ею очень дорожила.