Зарисовки о разном

Вспомнил вдруг ранчо в Техасе, пьяного отца, колотившего мать и его, холодный погреб, куда тот его бросал, картонные ящики с журналами, которые он читал, сидя по десять часов между замшелых от плесени стен, вырванные страницы журналов, из которых мастерил бумажные самолётики и кораблики, чтобы потом пустить по ручью за домом, и как отец его бил, когда находил в траве эти самолётики. Как-то раз, напившись в хлам, по дороге из бара отец упал в канаву и задохнулся в своей же блевотине. Скромные похороны, вскоре ранчо пришлось продать за долги, мать вышла замуж за соседа, а он пошёл в армию, навсегда.

Встав с дивана, как обычно пошёл к кровати, лёг и мучительно долго не мог заснуть, ворочался, а когда заснул, приснился ему странный сон: будто он летит над джунглями в своём F-105 Thunderchief, а потом, подлетев к населённому пункту, бомбит потихоньку окраины пустого города, без стёкол и дверей, где расположена нефтебаза, и течёт из неё рыжая нефть тонкими ручейками во все стороны, неизвестно откуда взявшиеся ребятишки, которых он видел вчера в парке, пускают по ней белые бумажные кораблики, а он, открыв окно фюзеляжа, орёт детям, чтобы не мешали ему и шли в бомбоубежище. Дети не слушаются, смеются, кричат от радости, ручеёк стал уже чернеть, а он бомбит его, бомбит, бомбит…

Полковник Гарри проснулся в холодном поту, в груди бешено колотилось сердце. Немного успокоившись, он зашёл в гостиную, налил стакан виски, выпил залпом, потёр вспотевший лоб ладонью и возвратился в спальню, лёг, пытаясь вновь заснуть, но так и не заснул, продолжая ворочаться до утра. Встав с первыми лучами солнца, которые, пробившись сквозь шторы окна, ровными полосами освещали пыль, летающую в комнате, он походил по комнате взад-вперёд, сел и подумал, а что если пойти в парк и поиграть с детьми в кораблики, может, пройдёт этот кошмар, или, может, пойти в церковь и зажечь свечку, или позвонить доктору Глену. При воспоминании о враче на его морщинистом лице появилась кислая гримаса – вот уже почти месяц как у него обнаружили опухоль поджелудочной железы, и он тщательно скрывал это от жены. Нет, всё-таки пойду в парк, решил он. Взяв в руки пару листов чистой бумаги, на ходу мастеря кораблик, быстро дошёл до парка, через пару минут был уже около сосны, там, где ещё вчера играли дети.

Ручейка уже не было, его засыпал землёй садовник, детей тоже, бумажные самолётики, кораблики валялись скомканной кучей в стороне, в грязи.

– Сэр, будьте добры, не могли бы вы мне дать вашу бумажку, – попросила его старушка, он её сразу узнал, это была именно та старушенция с болонкой, которая вчера прослезилась в платочек.

– Да, конечно, возьмите, – протянул он руку с самолётиком.

Отойдя от него в кусты, она аккуратно собрала собачье дерьмо в бумажку и, ещё раз поблагодарив Гарри, выбросила содержимое с бумажкой вместе в мусорный ящик. Он поник головой.

Полковник Гарри Гранд сидел за письменным столом свежевыбритый, в парадной форме и напряжённо писал на бумаге обращение на имя помощника шефа полиции, его друга Джона Колхауна, где была просьба никого не винить и что он принял это решение, находясь в здравом уме и ясном сознании. После этого он сделал глоток виски, зарядил пистолет и выстрелил себе в рот. Голова рухнула как подкошенная на стол, заливая кровью бумагу письма с ручкой, затем тонким ручейком потекла вдоль стола, медленно закапав на паркет.

Демоны и ангелы

Мартин шёл по салону самолёта и с неприязнью смотрел на пассажиров: какие они все противные, одни постные лица вокруг. Проходя дальше по коридору в бизнес-класс, он заметил, как японец, удобно расположившись в кресле, рассматривал фотографии обнажённых нимфеток в небольшом планшете.

– Урод, развратник, – покачав головой, с недовольством пробормотал он, проходя мимо. Дела у Мартина шли из рук вон плохо – долги, ипотека, скоро месяц как ушла жена, вдобавок ко всему то ли из-за питаниях в дешёвых ресторанах и различного рода забегаловках, то ли из-за нервов и серии неудач, сопровождавших последнее время его, у него начал болеть желудок, мучила изжога. Вот и сейчас, оглядываясь по сторонам, убедившись, что никого нет, втихаря выпил стакан воды с содой в хвостовом отсеке, предназначенном для стюардесс.

Самолёт, плавно покачиваясь, набирал высоту. В кабине самолёта их было трое – два пилота, он и Людвиг, бортмеханик дремал на раскладном стуле за дверью. Он посмотрел со стороны на Людвига и подумал: какая всё-таки тупая рожа у него, как он только выучился на пилота, с его физиономией только сосиски продавать на Schtzenstrabe, а ведь жена не от него ушла, а от меня, стерва, и дети их учатся хорошо, ненавижу, ах, как я вас всех ненавижу, банда лицемеров, эгоистов. В салоне самолёта звучал ледяной голос стюардессы, который монотонно бубнил: