Зарисовки о разном

В постели она была ласковая и изворотливая, как изголодавшаяся кошка, стараясь доставить больше удовольствия партнёру, чем себе, и именно от этого получала необыкновенное удовлетворение. Вот уже третий раз как они начинали всё сначала, заканчивая обоюдной дрожью в теле, сопровождающейся страстными стонами и вскрикиваниями. Семечкин лежал счастливый, но уставший от доставшихся ему трудов, с испариной на спине, смотрел в потолок, засыпая, а она прижалась вспотевшей головой к его плечу, о чём-то вспоминая, улыбалась.

Утром осторожно, чтобы не разбудить его, она перелезла через него и стала быстро одеваться. Семечкин в тоненькие щёлки глаз наблюдал за ней, она была просто восхитительна, красиво сложена, немного смугловатое полногрудое тело с темными сосками блестело от дневного света, исходившего из окна, слегка худощавая, но сильная, с небольшим задом, могла свести с ума любого мужчину. Всё-таки странно, что она одинока, промелькнула в голове неожиданная мысль.

Бросив беглый взгляд на него, убедившись, что он спит, Варвара взяла небольшой пакет, завёрнутый в газету, и вышла в коридор, хлопнув дверью. Семечкин тут же выскочил из-под одеяла, сгорая от любопытства, схватил сумку с верхней полки, открыл её. То, что он увидел в ней, его просто ошеломило. Сев на нижнюю полку, немного придя в себя от неожиданности, поразмыслив минуту, он снова открыл сумку и вытащил из-под носового платка новенькое блестящее удостоверение КГБ на имя старшего лейтенанта Молотовой Дарьи Константиновны с допиской внизу: «Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия». В другом отсеке сумочки лежал пистолет С-4 с двумя патронами рядом. Он закрыл сумочку, положил её на полку, нырнул под одеяло, притворившись спящим. Через пару минут дверь раскрылась с традиционным стуком об железную раму нижней полки.

– Подъём, сколько можно дрыхнуть, да ещё в чужой постели, – бодрым голосом. Семечкин нехотя встал и с распростёртыми руками приблизился к ней, чтобы обнять.

– Ты чего это, парниша, – зашипела она, – может, ещё в «люблю» сыграем? Руки убрал, тетерев, сядь да успокойся, горе-любовник, мне выходить на следующей.

С унылым видом от неожиданной грубости он сел на нижнюю полку напротив, не отводя глаз от неё. Раскрылась дверь, и показалась кудрявая голова проводника с чаем. Пожелав доброго утра, он поставил стаканы на столик, забрал простыни, удаляясь, напомнил о её выходе на следующей станции. Николай открыл рот, чтобы что-то сказать ей доброе на прощание, как она его резко перебила:

– Молчи, Семечкин, молчи, и без тебя тошно.

Оставшуюся часть пути они проехали молча, её лицо было холодным и бесстрастным, она смотрела в окно, думала о чём-то своём, он иногда поглядывал на неё, но отводил глаза каждый раз в сторону, сталкиваясь с её спесивым взглядом. Теперь он точно знал, что никогда в жизни не забудет этот поезд, эту встречу с ней, хоть и сидела она перед ним теперь уже чужая. Он ещё раз долго посмотрел на неё и подумал: вот и пойми, что происходит в этих женских головах, всю ночь прижималась ко мне, а сейчас сидит холодная, как лёд, даже если она работник органов безопасности, допустим разведчица, предположим на задании, ведь это ещё не повод так отталкивать человека.

Раздался свисток, поезд стал тормозить, въезжая в железнодорожной вокзал, из раскрытого окна запахло шпалами и горелой резиной.

– Ну вот и моя конечная, мне на выход, прощай, Николай Семечкин, – сказала она, протягивая руку ладошкой. Он взял её руку, пригнулся, чтобы поцеловать, и сразу получил по губам.

– Я же сказала, без фамильярностей, мальчик!

– Будьте здоровы, Варвара Семёновна.

– И вам не хворать, – ответила она, не оборачиваясь, выходя с чемоданом в коридор.

Спустившись из вагона по откидной железной лестничке, она, стуча маленькими каблучками, прошла мимо окна, из которого с грустью смотрел Семечкин, стараясь запечатлеть в памяти её последний образ, прекрасно понимая, что больше никогда её не увидит. Пройдя окно вагона, откуда он смотрел, она вдруг остановилась, развернулась и пошла назад, поставив чемодан на перроне, поправляя причёску, стала презрительно смотреть Семечкину в глаза и улыбаться, скривив кончики губ вниз в ехидной ухмылке, похожей на гримасу, вмиг испортившей её лицо, превратив её в простую злую бабу, которая напоследок решила посмеяться над жалким инженеришкой. Тогда все его нежные чувства, которые он испытывал до сих пор к ней, слетели как с белых яблонь дым, он открыл верхнюю створку окна и как сумасшедший заорал на весь вокзал:

– Прощай, Дашка! Прощай, гадючка!