Зарницы грозы

– Да не хочу я никем становиться! Мне обычным котом у Ягжаль жилось прекрасно. Если эта жизнь вернется – будет самая лучшая награда.

– Эх, не понимаешь ты жизни, рысь! Да и нескоро еще ты вернешься к Ягжаль. Разве что она сама сюда прискачет тебя забрать с собой. А этого, сам понимаешь, не случится. Так что временно я твой хозяин. Если ты еще хочешь над собой хозяина, по кошачьей привычке.

И вроде бы так все и есть. И разве можно покидать ополчение, если царство еще не свободно, а впереди и того пуще опасности? И чин Финист не со злого умысла посулил. Но почемуто – может, оттого, что Ясный Сокол был во хмелю – снова пробудилась в Баюне застарелая обида.

Рысь и сам уже не знал, чего ему хочется больше: новой жизни со славными подвигами – или прежней, спокойной, понятной. К тому же, он сильно устал. Поэтому просто нашел себе в тереме укромное место, где шум пира был почти не слышен, из кольчуги коекак вылез, зацепившись ею за гвоздик, лег и уснул.

Корма демонов Баюн давно не касался и не думал об этом. Да и как: Волх в своих запасах шариться никому не позволяет, узнает – сожрет на месте. Жадность его одолевает после жизни впроголодь. А сам Баюн – не Емеля, чтобы вещие сны зрить. Однако же был у него в тот раз сон – не сон, видение – не видение. И такое тяжелое, что даже отдохновения не принесло.

Во сне Баюн ничего не видел – он не мог там видеть, а может, это тьма была такой непроницаемой. Шевельнуться он тоже не мог – или не мог почувствовать, что шевелится. Его будто замуровали в сплошной камень. Все, что Баюн осознавал, была боль, но не телесная боль. Бессилие, унижение, горечь поражения и мучительная, чудовищная тоска по ушедшему сплетались в эту боль, доходили до наивысшего своего пика, когда кажется, что вотвот не выдержит сердце, и на этом пике застывали, продлеваясь в черную недвижимую вечность. Баюн во сне знал, что ни сбежать, ни получить снисхождение он не сможет никогда. Кто так сделал, спрашивал рысь мысленно, и получал равнодушный ответ: Вий. Кто же еще.

– В чародейских книгах об этом есть, – сказал ему Финист вечером следующего дня, когда пришел в себя. – Думается, что туда попадают демоны после смерти.

– Все демоны? У них нет другого пути?

– Смеешься? Они же демоны. Никто их на небо не пустит.

– А Скимен?

– Ну, Скимен жив пока что. Но я слышал, у него шанс есть. А у нашего вряд ли.

«Старый Волх сейчас там. И наследник его, если нам не повезет, тоже там же окажется».

– Ну что, Баюн, – спросил Финист, – будешь советником моим? Жить отныне дома, в Лукоморье сможешь, а не по лесам хорониться. И Ягжаль здесь поселиться сможет, если захочет. Палаты тебе в царском тереме выделим. Еда – какая хочешь. Соглашайся, пока я щедрый.

– И что я делать буду должен?

– Да то же, что и раньше. Меня сопровождать, беседовать со мной. Советы мне давать, естественно. За свою жизнь не волнуйся. Я с верховным навой поговорю, он Волха попросит, чтобы и от тебя Мару отводил. А если владыка откажет – напомним, что ведь это ты его к нам привел.

– Скажи, Финист, – перебил его Баюн, – демонов можно обратить ко свету?

– Ну ты же сам видел, что можно! Но очень трудно. Светлый Конунг из кожи вон лез, чтобы свое детище наставить на верный путь. Хидушскому Муругану больше свезло: страна чародейская, тамошняя Правь сильна, но и то – мирныето хидушцы мирные, а враждебным соседям по зубам вдарить не испугаются. Да зачем тебе это? Не нам, смертным, думать о таких вещах. Ты чинто согласен принять, или так и будешь болтаться неприкаянным?

– Согласен, согласен. Только бумагу же подписать надо?

– Просто лапу в чернила окуни и припечатай. Да не всю, куда ты размахнулся, у тебя лапы, как у олифанта!

Волх мне через щупальце в разум внушает, рассудил Баюн, а ну как и я могу ему внушить чегонибудь? Смешно, конечно – маленький рысь и такая громадина. Но попытка – не пытка. Лавина ведь тоже с камушка начинается. Ежели осерчает опять Светлый Князь, снимет свое благословение, а то и в бой с демоном вступит, то пойдут прахом все усилия Баюна. Да к тому же, даже Волх таких мучений в посмертии не заслуживает. Какоеникакое, а всетаки живое, дышащее создание. И притом – свое, больше даже, чем свое. Вот что есть государство, как его можно любить? Это престол, это витязи славные, это победы русичей, это законы и жизни уложение. Это когда покой и порядок. Но оно словно воздух – пока есть, не замечаешь почти. Вон при Горохе его будто бы и не было, при Соловье – тем паче. Не за царство люди вступались, но за себя, за близких своих, за края, где родился и вырос. А когда воздушный мираж обретает плоть, когда ты видел его воочию, видел, что он получает раны, чувствует боль, ест, радуется, злится, что у него есть разум и нрав, даже родичи есть – тут уже отношение совсем другое. Пусть и похож он на тварь окиянских пучин, а норовом – деспот. Какой достался...