Зарницы грозы

В молоке Индриказверя давно уже нужды не было. Люди узнали, как лечится чума. Правда, знание это лежало в Тридевятом без дела, но изготовили снадобья быстро. Маршал, насмотревшись навьих порядков, учинил цеха. Мастеровые, что кузнецы, что горшечники, что травники, что еще кто, в одиночку более не работали. Разделенные по умениям, трудились сообща денно и нощно. Над каждым цехом был главный. Под заказ чего срабатывать теперь только большие мастера могли, у кого времени на это хватало. Заказчик, говорил Финист, теперь один – престол. Ему виднее, кто, чего и сколько хочет. Чтобы не роптали – жалование платил щедрое, не то что при Дадоне с Горохом, когда денег только на брагу хватало. А чтобы при том не разориться – вытащил из далеких углов Тридевятого полудикую нелюдь да идолопоклонские народы, приказал отмыть, наскоро обучить и сажать подмастерьями за корку хлеба. Им в их лесах со степями и того почти не доставалось.

– Все равно как Багровые Лета возвращаются, – блаженствовал Финист. – А ты боялся!

– И опять народ нищим будет, потому что ты на него неправильно высчитываешь? – попытался охолонуть его Баюн.

– Ято все правильно делаю! Я крестьян тронул? Не тронул! Я запретил чтонибудь? Нет! Старый конь борозды не испортит, ежели его правильно впрячь. Лучше скажи, как лекарства твои доставить побыстрее. Там, помоему, и свои уже не торгуют.

Снадобья отправили с Аламаннским Орденом. Финиста существование светоносцев удивило не меньше, чем Баюна.

– Живучи, а? Вот уж кто птица рарог...

Гвиневре строптивые аламаннцы давно уже надоели. Надоели они и Заморью, но Заморье далеко, а у Авалона Аламаннское королевство – тут, рядом почти. То они в поход на Дракулу идти не желают. То платить не платят. То голос повышают, вместо того, чтобы смирно сидеть, терпеть и лицами изображать покаяние. Фридрих в прошлом году опять попытался представить, что у него есть своя воля. Говорит:

– Русичи в ту войну от нас пострадали сильнее, чем вы все, вместе взятые. Но они давно остыли, решив, что мы выплатили свое, а вы продолжаете вздергивать нас на дыбу. Почему так?

Оно еще и вопросы задает!

Потому Гвиневра не церемонилась. Давно укрепился негласный закон: двое дерутся, третий не мешай. А вернее, когда королевства сообща решают когонибудь загрызть, за жертву никто не вступится. Минерва, конечно, дура, что так встряпалась. Зато какойникакой, а повод предоставила. Пусть и шитый белыми нитками. Попередохнут теперь аламаннцы или на коленях приползут умолять о прощении – роли не играет. Все равно они зажаты надежно.

Но нежданнонегаданно от Фридриха пришла депеша. Так мол и так, поветрие нас подкосило, но сейчас мы его победили и повторяем требования. А чтобы все было почестному, увеличиваем сумму.

Гвиневра изошла пеной. Затопала ногами, завизжала «Голову с плеч!» на гонца. Издеваются, дряни! Под крылышко восточной тьмы метнулись! Ну, не будет теперь пощады!

Точно боевой олифант, ринулся Балор на Муспельхейм, сопровождаемый ратями фоморов, рарогов, ящеров, огров и адских псов. Они пересекли огненный пролив и вошли в пекельные королевства, где никто им не препятствовал. Цверги заняли боевые порядки, кто командирами войск, кто у бочек с кормом. Скимен распластал часть щупалец по своим владениям, остальные напряг и припал к базальту, точно зверь перед прыжком. Едва Балор, алчно скалясь, вторгся в границы Муспельхейма, аламаннский лев взвился ему навстречу. Гиганты сшиблись, схлестнулись армии, лучи неведомых человеку орудий рассекли подземное небо. Началась война.

Глава шестая

Оскар проснулся оттого, что по двери ударял – бух, бух – тяжелый кулак. Во сне он видел колотушки из костей, лупящие по боевым барабанам. Разлепляя больные глаза, путаясь в сорочке, он дотащил себя до двери и открыл ее. На пороге стояла хозяйкатролльша, заполнявшая собой весь дверной проем.

– До тебя не достучаться! Прячешься, что ли, от меня?

– Нет, – промямлил Оскар, – я спал.

– Час пополудни, а он все спит! Деньги когда будут?

– Вечером. Я же обещал.

– Ты мне каждый день обещаешь. Ты знаешь, сколько у тебя уже долг?

– Восемьсот пятьдесят...

– Тысяча! Не считая этот месяц. Когда я хоть чтонибудь из этого увижу?

Она сильно пахла потом и какимто особым тролльским, неистребимым запахом, похожим на прогорклое сало. Оскар отодвинулся:

– Я же говорю. Мне придержали. Когда заплатят, я отдам.

– Я вот к тебе приду на работу, поговорю там с ними! Лично мне будут отдавать, чтобы не выкаблучивался тут. Почем мне знать, вдруг ты жалованье в подушку прячешь.

– Обещаю, – твердо сказал Оскар, протирая глаза, – сегодня вечером принесу. Я сейчас пойду за ними.

Бурча, хозяйка двинулась прочь по коридору. Оскар захлопнул дверь, открыл шкаф и растормошил спавшего там на грязных вещах черного песика.

– Тото, вставай. Нам пора.

– Чего? Куда? – завнул песик, потягиваясь и разбрасывая сорочки Оскара.

– Отсюда. Подальше. И поскорее.