Зарра. Том 2

У Рахмана в сердце появилось дурное предчувствие: «Неужели этот кашалот решил ее проглотить? Раз он велит спрятать Шах-Заду подальше от людских глаз, значит, над ее головой завис дамоклов меч. Надо оградить ее от коварных происков этого террориста. Он, в лучшем случае, ее опозорит, в худшем случае, – убьет!»

До этого времени он, затемненный красотой Шах-Зады, был лишен способности трезво размышлять. Теперь он понял, как за короткое время привязался к Шах-Заде, как она ему стала дорога! «Ну и что, что она на целую жизнь старше меня?! Зато она краше и лучше всех женщин их округа! Нет уж, дорогой дяденька, я не позволю тебе обижать мою красавицу, тем более упрятать в грязной узнице с одичавшими животноводами! Я буду бороться за нее. Лучше принять смерть от твоих рук, чем увидеть ее опозоренной. Клянусь, за каждую упавшую волосинку с ее головы ты лихвой оплатишь!»

Первый раз Рахман увидел Шах-Заду, когда дядя с дружками привез ее на кошару, веревкой привязанную к седлу лошади. Когда в сумерках ее отвязывали от пристегнутого седла, она не проронила ни единого слова. Как только Шархан ее отпустил, она ни на кого не взглянула, гордой, красивой походкой прошлась в указанный домик мимо грязных, оборванных доярок, скотников; перед дверью, как все ожидали, даже не обернулась.

Она и сегодня, как в тот черный для нее день, упорно молчала. Поэтому Рахман про себя назвал ее Молчаливой Пери. Она, величественная в своей холодной красе, статная, на кошаре смотрелась диковинным цветком среди грязной, сорняковой поросли – забитых нищетой и заботами о куске хлеба доярок.

Она, к удивлению этих обиженных жизнью, чумазых людей, казалась удивительно выдержанной: не плакала, не жаловалась, ни перед кем не пресмыкалась. Когда ей что-то передавал нукер Шархана, она гордо смотрела ему в глаза, презрительно усмехалась, пропуская его глупую болтовню мимо ушей.

Окно было распахнуто, прохладный ветер играл на ее груди и щеках, но она его не замечала. На сердце скребли кошки, она вся съежилась, если бы не наставление глубокого старца, сейчас бы она от души заплакала. Все ее страсти сомкнулись в сердце, как на острие кинжала; она со своей болью уединилась далеко от испуганных ее красотой доярок, смазливых взглядов оборванных скотников. Глаза ее были широко распахнуты, губы горделиво сомкнуты; со стороны казалось, она чопорная, бесчувственная кукла, в которую подряд влюблены все мужчины. Никто из этих несчастных созданий не представлял, что ее сердце умирает, а она чахнет с той минуты, как она попала в плен к бандитам. Так умирает дерево, у которого повредили корни. Чтобы каким-то образом продолжить свою жизнь, в зависимости от того, как по поврежденным корням к дереву поступает влага, оно по одной сбрасывает с себя листья. Последний сброшенный лист с дерева – это будет последним ее вздохом, это будет последним ударом сердца Шах-Зады.

С самого начала Рахмана привлекали ее глаза, небесно-голубые, неземные и осанка породистой женщины. Ее подбородок царственно приподнят, черты лица правильны и вызывающе привлекательны; она вся искрилась неземной красотой, благородством и молчаливой горделивостью. Она никак не вписывалась в эту грязную и сварливую группу женщин, скотников вместе с дружками Шархана. Шаль, частично скрывавшая ее лицо, оставляла открытыми только глаза, небольшой прямой нос с бесподобно вырезанными ноздрями и красиво очерченный подбородок.

Ее глаза! Рахмана с первого взгляда околдовали ее глаза. Глаза широко открытые, вызывающие, с длинными изогнутыми вверх и вниз черными ресницами, цвета неба, светящиеся теплыми, манящими красками. Солнце садилось, отражаясь в них мягкими золотистыми лучами. Рахман пристально глянул на нее, она опустила глаза медленно, с достоинством, без тени презрения. Она понимала, этот мальчик глубоко несчастен, обижен судьбой, если она себя поведет правильно, он ей пригодится. Поэтому она скрытно от остальных скотников подкармливала его, говорила с ним открыто, доверительно.

* * *

Шархан появился на кошаре внезапно, в окружении дружков. Все скотники растерялись, они его не ждали. Значит, ждать беды. Он первым делом, как заметили зеваки через окно, крадущимися шагами переступил порог узницы Шах-Зады, приблизился к ней, что-то сказал, пальцем указывая на дверь.

У нее на сердце стало плохо. В этом повелительном жесте руки Шархана содержало что-то грозное, задевающее ее честь, порочащее ее достоинство, предвестие неминуемой гибели. Она отвернулась от него, с достоинством вышла в коридор, безмолвно прошлась мимо завистливых взглядов доярок, не обращая внимания на отпускаемые в ее адрес пошлости, скрылась за узкой выходной дверью. Рахман, потрясенный лучезарной красотой женщины, словно под гипнозом, чуть было не пошел за ней. Но, встретившись с грозным и предупреждающим взглядом дяди, встрепенулся, развернулся и ушел под навес.