Зарра. Том 2

Волчица на брюхе подползла к нему, шершавым языком лизнула его окровавленную щеку. Она на секунду задумалась, с чего бы ей начинать. Начала с того, что заползла за его спину, острыми резцами отгрызла тугие узлы веревки на запястьях. Подползла к его ногам, они тоже были связаны и в крови. Волчица отгрызла веревку, легла рядом, стала шершавым языком лизать раны. Ей так хотелось унять его боль, успокоить, утешить, но она не знала, как это делать. А Хасан был в агонии, страшно выпучив глаза, непонимающе отстранялся от колючей мордочки волчицы. Он интуитивно чувствовал, что его лицо, руки, ноги целует не Шах-Зада. Его обнюхивает волчица, которую к нему подослали враги, чтобы она напала на него и загрызла. А волчица никак не понимал, почему от него пугливо отстраняется Хасан. Ей так хотелось, чтобы он узнал ее, доверял, принял членом своей семьи. Ей еще хотелось, чтобы он припал к ее брюху и согрелся.

В сердце Рыжегривой волчицы-матери к Хасану, двуногому раненому зверю, волнами пробуждалось такое чувство благодарности, нежности, близкого родства, что она свою мордочку доверительно положила ему на плечо, глядя в глаза, весело заурчала. Всем телом подтянулась к нему, благоговейно зажмурила глаза. Она подтянулась еще ближе, лапами обняла его и шершавым языком нежно лизнула по лицу. От этого ей стало легко, так легко, что она истомно застонала. На мгновение из ее сердца ушли все тревоги и обиды, связанные с племенем двуногого и ласкового зверя. И в ее сердце проснулась материнская любовь, нежность к этому тяжело больному, избитому до полусмерти человеку. Она чуяла, как он становился ей родным, близким, таким, как ее детеныш. Если на него взглянуть с другой стороны, то ей казалось, что он немножко похож и на Куцехвостого волка. Так он отлеживался в логове после смертельной стычки с пещерным медведем. Она еще раз подтянулась, крепко обняла его за шею и стала облизывать лицо. На мгновение ей показалось, как она молодой волчицей-ярочкой первый раз встречается с молодым, сильным Куцехвостым волком. Она не забыла, когда молодой волк лизнул ее в мордочку, от прилива неуемной энергии она задрожала. Сердце дрогнуло, и она утробно заурчала: «Ооу-ууу. Ааа-уу-ааа! Ууу-ааа!»

Хасан все бредил, он потянулся к волчице, дрожащими руками обнял ее за шею и заплакал, причитая: «Я знал, что ты придешь ко мне на помощь, Шах-Зада, я знал. Я знал, что ты меня не оставишь с убийцами. Ты пришла, милая! Пришла, пришла…» – горячие слезы грязными ручьями беззвучно текли по его воспаленным щекам.

Волчица жалобно завыла, языком еще раз провела по его соленой в слезах щеке. Тихо встала, выскочила из дупла и серой тенью исчезла в Урочище оборотня.

* * *

Когда Хасан пришел в себя, сгущались вечерние сумерки. Он на четвереньках выполз из дупла, цепляясь за ребристую кору дуба, приподнялся на трясущиеся ноги и воздел руки к дубу: «Слава тебе, Первозданный!» – прошептал, упал на колени.

Хасан напрягся, приложил все усилия, чтобы попытаться встать на босые ноги. Встал. К удивлению, стоять было не так уж трудно. Можно было даже идти, опираясь на сухой сучок, не делая резких движений. И он пошел, неуверенно зашагал по скользкой снежной поляне. Часто останавливался, прислушиваясь к ночи, всматриваясь в темные кусты. Со стороны лагеря был слышен храп мертвецки спящих под навесом его врагов. Он осмотрел себя с ног до головы и застонал. Полы его брезентового плаща пропитаны кровью. Они замерзли, поэтому коробились, вызывая при ходьбе мучительные трудности. Плащ отяжелел так, что он на нем висел ледяным панцирем. Полы плаща заплетались между ног, замедляя его движение.

Не веря в свои силы, что может добраться до поселения, он пошел в сторону, где журчит ручеек. Ему казалось, что стоит напиться воды, тогда к нему быстро возвратятся силы, уймется боль, голова перестанет кружиться, она станет свежей и легкой. Он шел, все так же медленно переставляя ноги. Жажда становилась нетерпимой. Ему кроме глотка студеной воды ни о чем другом думать не хотелось. Вдруг опять, впадая в забытье, он услышал звонкое журчание ручейка между свисающими в его течении длинными зелеными усиками травинок. Он, не чувствуя тела, прибавил шаг. Наконец, добрался до ручейка.

У желоба с водой сел на колени. Поверхность воды была покрыта тонкой коркой льда, он весь был в крестиках от птичьих следов. Ударом руки разбил лед, окунул в воду лицо. Корчась от боли во рту, пил жадно, мелкими глотками. Поднялся. Сильно закружилась голова. Не будь у него обломка сучковатой ветки, он бы упал в этот желоб. Встал с колен, шатаясь, пошел дальше. Самый малый подъем стоил ему неимоверных усилий. Ноги скользили на заснеженной траве, он падал, вставал, шел, еще раз падал. Ходил кругами, в одно время вновь увидел себя у входа в дупло священного дуба. Спотыкнулся о сырой кирпич дерна, упал лицом в снег, его затошнило. Подняться нет мочи. Привстал, спотыкнулся, опять упал, в глазах потемнело. «Прощай, Шах-Зада. Умираю», – вдруг вырвалось у него.