Зарра. Том 2

– Своими коммунистическими умозаключениями, если ему дать волю, он всех приверженцев уммы вернет под знамена традиционного ислама и коммунизма! А ну, братцы, свяжите его крепко-накрепко и сбросьте в дупло дуба-великана, а дупло дерном обложите! Пусть там прохлаждается и читает свою коммунистическую мораль духам царства теней! А на рассвете дуб вместе с ним подожжем.

Волкодав с Пеликаном связали Хасана, с хохотом и гиканьем втолкнули его в дупло дуба, а вход обложили дерном…

– Приятного тебе путешествия к своим праотцам, святой человек! – загоготали истязатели.

– Аминь! – Артист чумазыми руками прошелся по заросшей жесткой щетине на щеках.

– Аминь! Аминь! – Волкодав и Пеликан наполнили очередные стаканы водкой и опрокинули в себя…

2009 г.

Дорога в рай

Хасан в дупле священного дерева долго не приходил в себя, он не соображал, где находится, что с ним происходит. Одно видение наплывало на другое. То перед его глазами возникало сытное, кирпичного цвета лицо Шархана. То перед ним в дорогом белом костюме, весь в орденах и медалях становился лик отца, славного председателя райисполкома. То самого себя видел босоногим ребенком в дедовской сакле, пахнущей дымом, альпийскими травами. Но чаще всего перед ним возникал образ жены Шах-Зады. Она бежала ему навстречу по зеленой луговой траве. Но, почему-то, вместо того чтобы приближаться, она отдалялась, в отчаянии протягивала руки, звала: «Хасан! Хасс-санн!» Он порывался к ней, но какая-то сила удерживала его, хотя прилагал неимоверные усилия, чтобы быть с ней рядом. Его какая-то чернота с головой втягивала в бездонный омут. И все перед его глазами исчезало. Потом наплывала новая череда видений. И каждый раз все заканчивалось вязкой, проселочной грязью, за гранью которой начиналась тьма.

Он собрался силами, дернулся, показалось, как будто что-то свалилось с него, и он высвободился из душного мрачно помещения. Ему стало легче дышать. Липкая, холодная грязь стекала по лицу, спине, груди, рукам. Хасан открыл глаза. В кромешной тьме ничего не было видно. Прямо перед его лицом громоздились комки сырой земли, пахнущие снегом. И Хасан все вспомнил. Ему стало страшно и тоскливо, подумал, почему он не умер от побоев садистов. Попробовал пошевелиться. Руками ощутил липкую и холодную кровь на лице. Во всем теле была невыносимая боль и слабость, внутри все горело.

Кирпичики сырого дерна крепко притиснули его к пахнущему плесенью дуплу дуба, не отпускали. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но вспомнил о врагах и молчаливо стиснул зубы. Прислушался. Снаружи не было слышно ни голосов людей, ни ржания лошадей. Превозмогая боль и слабость, уперся локтями в землю и ногами о стенки дупла дуба, попытался вытащить ноги из-под кирпичей дерна. Ноги слегка поддались, но усилия вызвали в затылке и груди такую острую, режущую боль, что он долго лежал, не шевелясь, боясь вновь впасть в забытье. Он чуть передохнул, соразмеряя каждое свое движение, стал руками выгребать комки сырого дерна, густо заросшего травой, скрепленного корнями многолетних растений. Гулко билось сердце. От внутреннего жара спеклись губы, высох язык. Опять прислушался – снаружи, громко сопя и скуля, кто-то истово выгребал куски сырого дерна. Он впал в забытье…

Хасан не помнит, через какое время, но очнулся, и мысли стали приходить к нему в голову. Значит, он жив. Вспомнил, где он находится. «О, священное урочище, о, дух меча, посланного небесами, о, Мать-ясновидица! О, священный дуб! Спасите меня, грешного. Спасите меня от этих грязных скотов, исчадий ада. А взамен за мое спасение возьмите себе мою жизнь!» – тихо простонал Хасан.

У него на глаза навернулись горькие слезы. Эти были слезы ни страха, ни отчаяния, а горечи и одиночества. Больное воображение опять вернуло его к мысли краткой жизни человека на земле:

«Все мы временщики на этом свете: жизнь человека на земле коротка, – облизывал с разбитых губ Хасан солоноватую горячую жидкость, – так коротка, что по-человечески жить не успеваешь, не то, что любить, ненавидеть. А если бы человек в своем развитии достиг верха совершенства! Такого совершенства, чтобы, покинув этот свет, на том свете мог бы прожить непрожитую жизнь, допеть неспетую на этом свете песню, дослушать недослушанную на этом свете музыку. Лежишь себе в вечном покое без бесконечных житейских хлопот, грязи и суеты жизни. А над твоей головой звучит музыка: музыка звезд, музыка земли, музыка горных ручьев. И эту музыку ты слушаешь под шелест ветра, трав и шум леса. Так бы лежать вечно и ты – бессмертен»…

* * *

– Так будет со всяким, кто против нас! – услышал он голоса Артиста.

– Так будет со всяким, кто против нас! – подхватили его слова собутыльники.

– А ну, братцы, пошли, тряхнем стариной! – прошипел Артист.

– Раз, два, три! – разлил водку Пеликан.

– Тряхнули водкой, богатыри! – подхватил Волкодав.

И пошло веселое гуляние до умопомрачения, до свалки, до чертиков в глазах.

* * *