Зарубежные письма

Втянуть как можно больше людей в творческое строительство социализма, раскрыть перед ними высокое наслаждение смелого творческого мышления, снять с них вечный страх ответственности, заставив полюбить эту ответственность и гордиться ею, — вот, мне думается, главная политическая тенденция, с какой встречаешься в ГДР. У меня был в поездке товарищ,' лейпцигский студент-журналист, много рассказывавший о своих профессорах и студенческих кружках. Каким свежим ветром наших двадцатых годов повеяло на меня от его рассказов! Не в отдельных институтах или специальных учреждениях, а в тесной связи с каждой научной кафедрой, в каждом университете преподается марксизм-ленинизм. Вместо сухого изложения изолированных истин эти пауки, как живые сверкающие инструменты в руках хирурга, помогают погружать науку о законах развития общества в материальное тело промышленности и ставить безошибочные прогнозы. Это интересно студентам. Как мы некогда до революции бегали на семинары по неокантианству, новая социалистическая молодежь увлеченно ведет кружки по экономическим, этическим, эстетическим взглядам Маркса и Ленина, изучает ленинские высказывания о Гегеле по его «Философским тетрадям». Как-то удивительно искренне и с чувством сказал недавно на открытии конгресса Национального фронта ректор Берлинского университета в своем докладе: «Наша республика — это страна ученья»[153].

И если справедливо старое изречение «уча — учимся», то, мне кажется, верно и наоборот: «учась — учим». Такой мудрый взаимный обмен происходит сейчас между партийным руководством и народом ГДР. Многому я порадовалась в ГДР и многому, глядя, как учатся в республике, научилась сама. Мне кажется, победа немецкого социалистического народа над западным соседом придет особым высоким путем воздействия, путем пробуждения в рабочем классе ФРГ охоты самостоятельно поразмыслить и трезво сравнить.

Восемьдесят три года назад в своей гениальной работе о Людвиге Фейербахе Энгельс писал, как после 1848 года Германия «дала отставку теории и перешла на практическую почву… Но в той же мере, в какой спекуляция, покидая кабинеты философов, воздвигала себе храм на фондовой бирже, в той же мере и образованная Германия теряла тот великий интерес к теории, который составлял славу Германии в эпоху ее глубочайшего политического унижения…».

II дальше, словно заглянув чуть ли не на столетне вперед, в руководство современной ФРГ: «… исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли скудоумный эклектизм, боязливая забота о местечке и доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма».

Л потом, воистину пророчески, Энгельс написал слова, которые могли бы стать эпиграфом к тому, что произошло в Германской Демократической Республике: «И только в среде рабочего класса продолжает теперь жить, не зачахнув, немецкий интерес к теории. Здесь уже его ничем не вытравишь. Здесь нот никаких соображений о карьере, о наживе и о милостивом покровительстве сверху. Напротив, чем смелее и решительнее выступает наука, тем более приходит она в соответствие с интересами и стремлениями рабочих. Найдя в истории развития труда ключ к понимаю всей истории общества, новое направление (так называл тогда Энгельс марксизм. — М. Ш.) с самого начала обращалось преимущественно к рабочему классу и встретило с его стороны такое сочувствие, какого оно не искало и не ожидало со стороны официальной науки. Немецкое рабочее движение является наследником немецкой классической философии»[154].

Письмо второе: На весенней ярмарке в Лейпциге

1

Главной целью моей поездки в ГДР было побывать на знаменитой Лейпцигской ярмарке, куда я тянулась мысленно уже много лет. Опыт всестороннего охвата больших международных выставок у меня уже накопился. По ярмарка не выставка. На международных выставках люди смотрят, а вещи показывают себя. Эти вещи поучают — иногда со времен Адама, как, например, в национальных павильонах, где вам раскрывается далекое прошлое страны, с чего начинали, как продолжали, куда пришли. Так было на великолепной бельгийской Ехро-58, где павильон каждой страны-участницы как бы преподавал вам свою историю, географию, экономику. На выставках вы ходите, смотрите и вас на каждом шагу развлекают, чтоб не надоедало смотреть. Вы можете покататься и посмеяться, экзотически закусить и попить любого кофе — бразильского, марокканского, йеменского. Но смотреть — не покупать! Ничего не покупать, никакой «розницы». Может быть, в невидимой глубине каких-то биржевых и прочих контор происходят крупные сделки и обороты, но в принципе выставка — это только выставка, своеобразный показ товара лицом, форма грандиозной встречи-рекламы. И она — дитя девятнадцатого века, совсем еще молодая форма международного общения, начатая в начале прошлого столетия первой мировой выставкой в Лондоне.