Зарубежные письма

Слово «предварительная» имеет значение непрочного, преходящего. Нигде в Европе я не испытывала так остро временности, преходящести, непрочности капиталистической общественной системы, как во дни пребывания своего в Федеративной Республике Германии. Так, совершенно точно, хочется мне формулировать итог своей короткой поездки. Немцы всегда работали образцово; то, что они создавали, принимало черты показательности. И, говоря о чувстве преходящности капиталистической системы вообще, которое возникает наиболее остро именно в ультраразвитой технически Западногерманской Федерации, я хотела бы добавить парадоксальную мысль: не повинна ли в остроте этого чувства, не испытанного мной ни в Англии, ни в Голландии, ни в Швейцарии, — именно «показательная» работа самих немцев, доводящая дело свое до предела, — а в данном случае капитализм до его безбудущности?

Один вечер хочется мне помянуть на прощанье. В Кёльне. Влажный кёльнский воздух (крапал дождичек) умалял яркие огни этого крупного, исторического города, сохранившего даже сейчас какую-то двухтысячелетнюю римскую осанку. Мы поднимались по высокой лестнице, а на площадке, перед дверью своей квартиры, уже ждал нас в рабочей домашней одежде один из лучших писателей современности, Генрих Бёлль. Когда мы наконец разделись и вошли в его кабинет, типично писательский, а хозяин сел и лампа осветила его лицо, — я увидела большую голову, обрамленную волнистыми волосами, широкий лоб брахицефала, мягкие черты, открытую улыбку. Генрих Бёлль — обаятельный собеседник, с которым забываешь о времени. С нами сидела его внимательная, молчаливая жена, в комнату зашел его сын, красивый юноша с отцовской улыбкой, и Бёлль представил его нам гордым жестом: «Вот!» — сыном можно было гордиться.

Мы проговорили часа три. Но приводить то, что сказал писатель чужой страны, потребовало бы большого отдельного очерка о беседе, доставившей тебе теплоту и душевную радость. Генрих Бёлль достаточно говорит о себе в своих книгах. Тот, кто читал его, знает, что это писатель глубокий и думающий, и вопросы не разрешаются для него легко.

Да и где, когда, для кого разрешались они легко?

Бонн, декабрь 1970 г.

Поездка в Швейцарию

Письмо первое Париж — Женева

Автомобильный пробег между этими двумя центрами заезжен делегатами, депутатами, дипломатами, учеными и просто туристами — теми, кто хочет выгадать на скорости, не желая лететь самолетом, и теми, кто хочет ехать медленно, со вкусом, делая остановки днем и на ночь. Для последних дорога эта представляет огромный интерес, и если бы у современности был свой Радищев, он мог бы написать о ней книгу с социальными проблемами сегодняшнего дня, начиная с деятельности церкви и кончая деятельностью Лиги наций.

Вы минуете Орлеанские ворота, и с бархатной мягкостью, почти как на воду, вплывает ваш автомобиль на знаменитую авторуту, дорогу, построенную с совершенством, приятную и платную: в свое время с вас возьмут за проезд по ней. Направление ваше — Дижон, но до Дижона вы не доезжаете, оставляя великолепный, как на гравюре, далекий облик его почти под прямым углом справа. Еще не доезжая до этого поворота в сторону Женены, вам предстоит испытать на себе туристический быт во Франции.

В живописных местах, среди лесных холмов, на лужайках, по берегам прудов, речек и озерков, вписываясь, как говорят архитекторы, в пейзаж, стоят столы, скамьи, беседки, мусорные корзинки и красивая, отделанная внутри кафелем постройка, где есть умывальник с проточной водой, зеркало, полотенце, мыло, вообще все, что требуется, и, главное, в удивительной, первозданной чистоте. Сколько народу побывало здесь до вас, поедая свои «ленчи», моясь, охорашиваясь, приводя себя в порядок, а нигде ни бумажонки, ни пустых консервных банок, ни луж, ни папиросных окурков! Те, кто были тут первыми, заразились первозданной чистотой и решили «не быть хуже, чем прочие». Вновь прибывшие заразились от тех, кто заразился первый, и так оно пошло в ход. Чистота заразительна, она действует на самолюбие.

Вы едете дальше, местность все привлекательней. Птицы, как всегда к вечеру, летят низко. Зато поднимается ветер, и движение воздуха приносит вам ароматы земли, трав, полевых цветов, разогретых за день. Сразу за поворотом, налево от Дижона, дорога начинает холмиться, появляются зигзаги, внизу в ущелье откуда-то заворчала речка. Вторая ваша остановка — город Доль, и тут вы проводите чуть ли не весь остаток дня.

Город Доль на первый взгляд неказистый, обычный провинциальный городишко. Старые дома, не старинные, а только старые. Один из них стоит почти на самой реке, балками уходя вниз; в нем была кожевенная мастерская и жил ее хозяин, кожевник. Но посетители, переступая порог этого дома, если они мужского пола, невольно снимают шляпы. А номер у входа — 43 — упоминается во всех путеводителях. Дело в том, что тут, в обстановке, типичной французской провинции, родился полтораста лет назад сын у кожевника. Улица, где стоит № 43, носит его имя — Луи Пастёр.