Зарубежный детектив

— Блас, слышишь, что говорит Мануэль?

— Слышу, дон Лотарио. Доктор был весьма предусмотрительный человек.

— Три зонта... и автомобиль.

— И вдобавок... новое зимнее пальто да еще демисезонное.

— Он заботился о своем здоровье. На то он и доктор, — объяснил привратник, а затем спросил: — Так куда бы вы хотели зайти сначала?

— Давайте начнем сразу отсюда. — И Плиний отворил двери гостиной. У ломберного столика, на софе, свернувшись калачиком, спала женщина.

— Кто это?

— Гортензия, Мануэль, приходящая домработница дона Антонио. Я велел ей прийти. Она знает о докторе больше меня, — ответил привратник.

— Зря ты ее позвал, — с укором сказал Плиний, осторожно прикрывая дверь.

— Не беспокойтесь, Мануэль, она из тех женщин, которые умеют держать язык за зубами. К тому же очень предана своему хозяину.

За матовым стеклом только что закрытой Плинием двери вырисовался силуэт Гортензии. Она вышла в коридор и поздоровалась:

— Доброй ночи, вернее, доброе утро. А я уснула как убитая.

Плиний закусил губу.

— Если хотите что-нибудь узнать о доне Антонио, то мне известно о нем все, все.

— Все, все?

— Я, наверное, не так выразилась. Все, что положено знать достаточно наблюдательной домработнице, прослужившей у дона Антонио долгие годы. Теперь вы меня поняли?

Гортензия смотрела на Мануэля испуганно и натянуто улыбалась. Для своих сорока с лишним лет она выглядела неплохо, но, по мнению Плиния, слишком раздобрела и утратила всякую привлекательность.

Гортензия открыла двери кабинета — маленькой домашней клиники доктора. Огромный письменный стол, кресло, стулья соседствовали тут с рентгеновским аппаратом, застекленным шкафом, в котором хранились медицинские инструменты, и небольшой кушеткой. Тут же красовались диплом об окончании высшего учебного заведения и свидетельства о присвоении дону Антонио звания лиценциата и доктора. На столе, возле телефона, лежал небольшой перекидной календарь в кожаном переплете.

— Сюда, — объяснила Гортензия, — он записывал фамилии больных, которых собирался посетить.

Плиний открыл календарь: он начинался с шестнадцатого октября. На листке были записаны фамилии. Рядом с некоторыми из них были указаны адреса.

— Дон Антонио отрывал листок после посещения больных?

— Да, он отрывал его и прятал в карман, но не после, а перед тем, как идти к ним.

— Много к нему приходило больных?

— Немного, но каждый день.

— А в какое время он ходил по домам?

— Когда как. Но обычно после шести или чуть позже. Потом он уже не возвращался домой, а шел в казино, съедал на ужин пару бутербродов и садился играть в домино. Он поздно ложился и мало спал.

— У дона Антонио есть родные?

— Только незамужняя сестра. Она живет в провинции Памплона. Мы вчера звонили ей, я вам уже говорил, Мануэль, — напомнил привратник Блас.

— И что же она вам ответила?

— Она была не слишком разговорчива, но, когда я объяснил ей, в чем дело, и сказал, что вынужден буду пойти в жандармерию, она не стала возражать.

— Ее удивило исчезновение брата?

— Да, пожалуй, — ответила Гортензия, — но, по-моему, она уверена, что с ним не могло произойти ничего дурного.

Блас кивком подтвердил слова Гортензии, а Плиний сделал вид, что до него не дошел смысл последних слов, сказанных домработницей.

— Где его спальня?

Вопрос Мануэля застал Гортензию в ту минуту, когда она зевала, широко разинув рот. И Плиний заметил, что в ее глазах уже нет прежнего испуга.

— Спальня, сеньор? Вот здесь.

И она повела их по коридору в своем сереньком халатике и в туфлях на низких каблуках. На стенах в коридоре висели гравюры в рамках, пол был устлан ковровой дорожкой. Почти всю спальню занимала ультрасовременная двуспальная кровать. У кровати стоял журнальный столик с несколькими книгами по медицине, в стенном платяном шкафу был полный порядок. В углу имелась полочка для обуви. Вот и вся мебель. За спальней следовала очень опрятная ванная комната, а за нею — та самая небольшая гостиная в английском стиле: с ломберным столиком, книжными полками и софой, на которой спала Гортензия, когда они пришли.

— Ну что ж, давайте присядем и поговорим... А куда подевался Браулио?

— Какое-нибудь очередное чудачество, — задумчиво проговорил привратник.

— Скажи, Гортензия, чем занимался дон Антонио в свободное от работы время?

Свет от торшера падал на ее грудь и сложенные на животе руки, оставляя в тени лицо. Покой, царивший вокруг, клонил всех ко сну. Только Плиний казался несколько бодрее остальных. Привратник громко зевнул.

— Дело в том, Мануэль, — ответила комиссару Гортензия, — что я приходила сюда в девять утра, когда дон Антонио уже был на ногах, хотя довольно долгое время слонялся по квартире в халате как неприкаянный. И явно не держал во рту и маковой росинки.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я слышала, как у него урчит в животе.

Плиний и дон Лотарио переглянулись, слегка улыбаясь.

— А дальше?

— В десять утра, уже при полном параде, он садился завтракать. Говорил мне, что приготовить на обед, давал деньги и уезжал на машине в клинику социального обеспечения.

— А вызовы на дом записывала ты?