Зарубежный экран. Интервью

Идейное содержание остается главным в работах Креймера. Вот его фильмы. «Скованные одной цепью» — о расовых предрассудках, о красоте человеческой дружбы бежавших из тюрьмы белого и негра; один из лучших антивоенных фильмов в американском кино «На последнем берегу»; «Пожнешь бурю», основанный на материале судебного процесса 1925 года, в результате которого школьный учитель был осужден за преподавание теории Дарвина; «Нюрнбергский процесс»— обвинительный приговор нацизму; «Безумный, безумный, безумный, безумный мир» — жестокая ирония по отношению к современному буржуазному обществу; картина-аллегория «Корабль дураков» —о людях, неспособных понять нависшую над ними угрозу фашизма; «Угада м. кто придет к обеду» — о расовой дискриминации в США; «Тайна Санта-Витториа» — о сопротивлении оккупантам в итальянской деревушке во время второй мировой войны, о возможности нравственного возрождения, которую дает людям сознание важности их борьбы, сознание, вливающее в них мужество и силу. Собственно говоря, тема и этого, и последнего фильма режиссера совпадают. Она характерна и для других работ мастера.

«Благослови зверей и детей»

— На сколько фильмов вперед вы планируете свою работу?

— На один. Когда начинаю видеть его от начала и до конца, приступаю к съемкам.

— И пока не поставите его, других планов нет?

— Планов много, а жизнь коротка. Давно мечтаю экранизировать «Сирано де Бержерака» Ростана, хотел бы поставить музыкальную комедию. Хотел бы найти актуальный сюжет о жизни простых людей, поставить его в манере, совершенно отличной от моих прежних фильмов: с маленьким бюджетом, может быть снимая методом французской «новой волны».

— Вы сторонник этого метода?

— Нет. Не в этом дело. В Голливуде десятилетиями господствовал неизменный метод работы и мышления. Я замечал с грустью, что немало многообещающих молодых людей, попавших в кинопроизводство с телевидения, спустя недолгое время втягивались в голливудский образ мыслей В мировом киноискусстве существует множество творческих школ и направлений. Обновление и развитие кино — это естественный процесс. Я очень люблю фильмы Фреда Циннемана «Ровно в полдень», «Старик и море», «Человек на все времена». Совершенно в другой творческой манере работает Антониони. Я не знаком с ним, но испытываю к его работе уважение. Какие интересные и разные фильмы у Феллини, Бергмана, Куросавы, Бондарчука, Чухрая! Но я слишком американец, чтобы работать так. как они, я работаю по-своему. Сейчас в американском кино исчезает влияние кинокомпаний, возрастает роль независимых художников. Это значит, что фильмы все в меньшей степени являются продуктом киноиндустрии и все в большей — произведениями искусства. Появляется свой, американский стиль, который не копирует итальянский неореализм, французскую «новую волну», молодых английских режиссеров. Он отражает наш образ жизни и мышления и этим становится интересным всем.

— О чем расскажет тот один фильм, о котором вы сейчас думаете?

— О лейтенанте Колли, палаче вьетнамской деревни Сонгми.

— Почему вы решили поставить о нем картину?

— А разве это не проблема сегодняшнего дня? Разве не об этом же картина «Благослови зверей и детей»? Ведь и в ней для меня речь шла и о выстрелах в Кенте и о Сонгми. Почему лейтенант Колли стал зверем? Ведь не потому, что в нем с детства дремало звериное начало. А почему? Как он пришел к этому? Под влиянием чего? Это надо понять. Проще всего сказать: чудовище. Труднее объяснить. Колли — это символ войны, жестокости, убийства, вот почему я хочу сделать о нем фильм. Это должен быть шаг вперед по сравнению с фильмом о Нюрнберге. Чувствую, что здесь можно сделать что-то очень значительное...

1967, 1971 гг.

Род Стайгер

Пушки, кони, люди, повозки с амуницией, зарядные ящики заполняли все вокруг вплоть до горизонта. Небо — в черных подтеках дыма и гари. Нескончаемый грохот соединялся в один протяжный гул. Хаос криков, лошадиного ржанья, выстрелов и звуков фанфар. Ватерлоо... Здесь, под Ужгородом, где разыгрывалось кинематографическое сражение, я и увидел впервые Рода Стайгера. В костюме и гриме Наполеона он сидел в походном кресле у барабана, на котором лежала карта. Простая походная шинель, треуголка, усталое небритое лицо человека, который в душе, видимо, знает, что это его последняя битва. Кругом рвались снаряды, адъютанты на взмыленных лошадях привозили неутешительные донесения, с тревогой смотрели на поле боя маршалы. И только один человек в этом хаосе криков, взрывов и лошадиного ржанья сохранял спокойствие. Взгляд темных глаз оставался пронзительным и высокомерным.