Защищая Джейкоба

– Мотив: школьный изгой, питающий неприязнь к однокласснику, который дразнил его. Орудие: нож. План: в мельчайших подробностях изложенный в описании убийства, данном самим обвиняемым. Вещественные доказательства: отпечаток пальца, испачканного кровью убитого, на его же собственном теле. Дамы и господа, все улики неопровержимо указывают на обвиняемого. И этих улик масса. Они не оставляют никакого места для сомнения. Когда суд будет окончен и я докажу все то, что только что вам описал, то вновь предстану здесь перед вами, на этот раз ради того, чтобы попросить вас исполнить свою роль, произнести вслух очевидную правду, вынести единственно возможное заключение: виновен. Это слово, «виновен», будет нелегко произнести, уверяю вас. Осуждать другого человека всегда трудно. Всю нашу жизнь нас учат этого не делать. «Не судите», – написано в Библии. И особенно нелегко это, когда обвиняемый ребенок. Мы горячо верим в невинность наших детей. Мы хотим в это верить, хотим, чтобы наши дети были невинными. Но этот ребенок – не невинное дитя. Отнюдь. Когда вы взглянете на все улики, указывающие на него, вы поймете, что в этом деле возможен лишь один вердикт: виновен. Слово «вердикт» происходит от латинского выражение, которое означает «сказать правду». Именно это я и намерен просить вас сделать: сказать правду – виновен. Виновен. Виновен. Виновен. Виновен. – Лоджудис устремил на присяжных горящий взгляд, полный непреклонной решимости и праведного негодования. – Виновен, – произнес он еще раз.

С этими словами он скорбно склонил голову и вернулся на свое место, где поник в кресле, то ли окончательно обессилев, то ли впав в глубокую задумчивость, то ли оплакивая погибшего мальчика, Бена Рифкина.

За спиной у меня всхлипнула какая-то женщина. Послышались шаги, скрипнула дверь, – судя по всему, женщина выбежала из зала. У меня не хватило духу оглянуться и посмотреть.

На мой взгляд, вступительная речь Лоджудису определенно удалась. По крайней мере, она намного превосходила все те, которые мне до сих пор доводилось слышать в его исполнении. Но это был вовсе не тот безоговорочный успех, в котором он нуждался. Место сомнениям по-прежнему оставалось. Присяжные не могли не заметить нестыковки в его версии, этой дырки от бублика в самом ключевом месте. Для стороны обвинения это настоящая проблема, поскольку на суде позиция прокуратуры никогда не выглядит более убедительной, чем на вступительной речи, когда версия обвинения еще безупречна и непротиворечива, доказательства еще не подпорчены столкновением с реалиями суда, мямлящими собственными свидетелями, свидетелями-экспертами противной стороны, перекрестным допросом и всем остальным. У меня сложилось впечатление, что он оставил нам шанс.

– Защита? – произнес судья.

Джонатан поднялся. У меня промелькнула мысль – и до сих пор мелькает каждый раз, когда я его вижу, – что он принадлежит к тому роду мужчин, которых легко представить мальчишкой даже в их седые шестьдесят с гаком. Волосы у него были неизменно взлохмачены, пиджак расстегнут, галстук с воротничком вечно съезжали куда-то набок, как будто весь этот наряд был школьной формой, которую он носил исключительно потому, что того требовали правила. Он встал перед ложей жюри и почесал затылок, и на лице его отразилась крайняя степень озадаченности. Едва ли у кого-то могло возникнуть сомнение в том, что он явился на суд без всякой подготовки и теперь ему нужно время, чтобы собраться с мыслями. После пространного вступления Лоджудиса, которое производило впечатление тщательно отрепетированного и путаного одновременно, раздолбайская спонтанность Джонатана стала глотком свежего воздуха. Конечно, я восхищаюсь Джонатаном и симпатизирую ему, так что, возможно, попросту пристрастен, но мне тогда показалось, что еще даже до того, как Джонатан открыл рот, из этих двоих юристов он произвел более располагающее впечатление. В сравнении с Лоджудисом, который даже вздохнуть не мог, не просчитав предварительно, как это будет воспринято окружающими, Джонатан был сама естественность, сама непринужденность. В своем мятом костюме, занятый собственными мыслями, он выглядел в зале суда настолько комфортно, насколько может выглядеть человек в пижаме, доедающий что-то из тарелки над раковиной у себя на кухне.