Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной

О необыкновенно успешном бое просили писать еще, и к Баранову потянулись корреспонденты. Среди них, собравшихся, чтобы записать подробности боя, вошедшего в историю как «бой семи против двадцати семи» (хотя точного количества немецких самолетов никто не мог знать), и сфотографировать его молодых симпатичных участников, был корреспондент газеты «Красная звезда» на Юго-Западном фронте Василий Гроссман.

Этот человек в круглых очках на типично еврейском лице, с широкой талией, на которой смешно выглядел красноармейский ремень, стал лучшим советским военным корреспондентом Великой Отечественной войны. Безусловно, еврей-интеллигент не вызывал в военных такого автоматического доверия, как, например, молодцеватый голубоглазый Александр Твардовский, в будущем большая литературная фигура, а в то время — уже довольно известный поэт и сотрудник газеты Юго-Западного фронта. Однако стоило Гроссману заговорить с человеком, начать задавать ему вопросы, все недоверие исчезало, и у занятого человека появлялось время для разговора. Почему Гроссман, человек с нелегким характером, умел так расположить к себе людей, никто из его коллег точно не знал. Безусловно, большую роль играло то, что он никогда не записывал то, что ему рассказывали. Обладая необыкновенной памятью, он, кивая головой и глядя в лицо собеседнику, только слушал, а потом, когда его коллеги отправлялись спать, записывал все услышанное химическим карандашом в блокнот. И самое главное, Гроссман был безрассудно смел.

Гроссман пробыл у летчиков два дня и подробно записал все, что они рассказали о себе и о ставшем знаменитым бое. Записал, кто кого сбил, записал то, что Еремин рассказал о тактике, — например, как они старались любой ценой сохранить пары, записал замечания летчиков о немецких самолетах — «“мессер” похож на щуку», «Ю–87 сразу узнал, ноги торчат, нос желтый». Спросил он летчиков и об их отношении к воздушному тарану. Алеша Соломатин, «маленький, белый, широкий»,[156] считал таран геройством, но остальные не придерживались на этот счет такого мнения, считая, что сменять свой самолет на немецкий — проще простого и геройства никакого тут нет, геройство в том, чтобы сбить больше и при этом уцелеть самому. Эти летчики уже научились воевать, им не требовалось, жертвуя собой и самолетом, таранить немца. Каждый из них кратко рассказал о себе, но больше им хотелось говорить о только что погибшем, любимом всеми товарище — Демидове. Обмывая свои ордена, они подняли первый тост за Сталина, второй — за Демидова, который «в Москве жил на Сущевском валу и учился на артиста». Демидов все время пел песни, «любил петь и летать». Он был на пару лет постарше Соломатина и других ребят и относился к ним как старший брат — в воздухе проверял, все ли с ними в порядке, не отстали ли. «Батя», командир полка Николай Баранов, вручая ордена, плакал, вспоминал Демидова.

Эти молодые летчики-истребители, с которыми Гроссман провел совсем немного времени, произвели на него такое сильное впечатление, что через несколько лет, работая над своим знаменитым романом «Жизнь и судьба», он вывел их в нем под теми же именами — точнее, конечно же использовал их имена и образы для героев своего романа. Нашлось в романе место и для погибшего Демидова. К этому времени в живых из семерки остались лишь ее командир Борис Еремин и Саша Мартынов. Если бы не тот знаменитый бой, не статьи в «Правде», не записная книжка Гроссмана, люди из которой перешли в великий роман «Жизнь и судьба», погибшие на войне боевые товарищи Еремина — Скотной, Король, Запрягаев, Седов и Алеша Соломатин — так и остались бы безвестными, как десятки миллионов других, не вернувшихся домой.

После нескольких недель голодного ничегонеделания в Разбойщине 586-й полк наконец-то получил приказ о перебазировании. Но какой приказ! «Настроение у всех резко упало, да иначе и не могло быть»,[157] — записала Нина Ивакина, которой подопечные сейчас казались детьми, у которых отняли любимую игрушку. Москва, как им объяснили, была впереди, а пока требовалось показать себя на второй линии противовоздушной обороны, охраняя Саратов от немецких бомбардировщиков, которые теоретически могли над ним появиться. Саратов, хотя и имел ряд важных объектов, был в тылу и пока что бомбардировкам не подвергался. С точки зрения летчиц, такой приказ мог означать лишь одно: им не доверяют более серьезную боевую работу. Что поделать, приказу нужно подчиниться. Они начали подготовку к перелету на аэродром Анисовка, с которого предполагалось осуществлять оборону Саратова.