Защита Ковача

– Нам снился один и тот же сон? Ты обещала мне детские книжки…

– Но ты вырос… ты стал большой. И ты тоже мне кое-что обещал.

– Это был сон…

– Ты обещал.

– У тебя были длинные волосы… там, во сне. Красивые.

– Я отращу… Ты изумишься и не поверишь, как быстро я их отращу.

– Что ты де…

(пауза)

– Я забираю обещанное.

«Я идиот… Она убила восемь человек… Только за последние сутки… Так не бывает… Я болен, я сошел с ума…»

«Я сошла с ума… Он убил мою мать… Или мог убить… Или это был кто-то из его друзей… Я видела его один раз, во сне, похожем на бред… Или я брежу сейчас?»

– Будь осторожен… я… у меня в первый раз…

«Но ведь Рымарь говорил… Да ладно, Рымарь старый алкаш, забывший, как устроены девушки…»

– У меня тоже в первый… Не смейся, пожалуйста. И не обижайся, если у меня не получится…

– Я не буду смеяться… И у тебя все получится. У нас все получится.

И все у них получилось.

* * *

Он был идиот, дебил, кретин, имбецил… Олигофрен и даун.

Его распирало от радостного возбуждения: хотелось петь и беспричинно смеяться, шутить и делать глупости…

Вот он и сделал глупость: пошутил.

И все изгадил. Разрушил.

Олигофрен, че. Забыл, что три четверти жизни провел под землей и шутить с девушками не умеет. Не с кем было учиться.

Она негромко произнесла, перебирая его волосы:

– Знаешь, тебе предстоит узнать много странного о своей жене…

И он пошутил, дебил.

– Я никак не смогу на тебе жениться…

Она резко повернулась к нему. А мгновение спустя что-то произошло. Что-то сломалось и разрушилось. Ее лицо стало неподвижным и мертвым, а глаза пустыми. Маска, гипсовый слепок с лица. Или восковой.

Он выдержал запланированную паузу и закончил шутку, – но уже по инерции, уже сообразив, что все не так, что ляпнул глупость:

– Я не смогу на тебе жениться целых три недели, до первого июля, когда при части откроется ЗАГС.

Он говорил, а маска ожила.

– Да ты не парься… Мне, в общем-то, по херу. – Она потянулась за кителем. – Отвернись.

– Но… мы же…

– Отвернись, бля!

Он отвернулся, ничего не понимая.

– Можно глядеть.

Он повернулся, так ничего и не поняв. Ее как подменили. Потом она изрекла нечто вовсе уж странное:

– Ну вот че ты тут сделал? Что наговорил? Ладно, что ты сделал, я как бы чувствую… А че ты наболтал… э-э-э… в общем… ладно, проехали. Проводишь меня до ограды, миленочек?

– Зачем? Ты останешься здесь.

– С какого хера?

– Но ведь мы…

– Забудь. Не было ничего. Приблазнилось обоим.

– Постой… Послушай меня… только не перебивай, хорошо?

– Говори, говори… не перебью. А я пока скальпелек свой поищу, где-то тут валялся.

– Нет. Сядь и послушай. Потом найдешь.

Он говорил долго. И убедительно, как ему казалось. Но так лишь казалось…

– Ты, миленочек, все здорово придумал и расписал… Прям всю нашу жизнь до самых внуков. Но огорчу, уж извиняй: все чутка по-другому сложится. Здесь я останусь, тока если меня мочканут и прикопают. А коли ты меня обрюхатил… и думаешь этим удержать… или не этим, а замками и решетками… я все равно сбегу. Рано ли, поздно ли, но придумаю как – и сбегу. Веришь?

– Верю. После вчерашнего побега – верю.

– Сбегу, сбегу… И даже если вы Затопье обнулите, как Ковач сулил… не от себя сулил, за других говорил, но неважно… Обнулите, так я в лес уйду, выживу, сумею. Веришь?

– И в это верю.

– Коли поздно будет скинуть, рожу где-нить под кустом… И сначала пуповину перегрызу, а затем глотку твоему выблядку.

– Это будет и твой ребенок.

– Насрать. Не надо мне детей от семени поганого.

«Это было наваждение… Солнечный удар темной ночью… У обоих. Теперь она снова стала собой… Хладнокровной убийцей… А я кем стал, когда дурман развеялся? Только он у меня не развеялся… я все равно ее хочу… не эту… ту, что была… бред, бред, бред…»

– За что ты меня так ненавидишь?

– Не одного тебя. Всех вас.

– За что?

– Тебе в натуре надо знать? А зачем? Я же скажу, а ты заспоришь: мы, дескать, не такие, мы белые да пушистые, и хотим, как лучше, да только вот уродцы всякие мешаются, под ногами путаются… Разведем тухлый базар, а толку ноль. Давай заканчивать. Сговоримся и разойдемся. Ну а вдруг потом встретимся, не обессудь, коли подстрелю. И я на тебя не обижусь, если первым успеешь.

– Смешно. Тебе нечего мне предложить. После всего, тобою сказанного, – нечего. А все, что предлагаю я, тебе не интересно. Не о чем нам сговариваться. Я умываю руки. Пусть другие решают, что с тобой станет. Повезет – попадешь под обмен пленными. Не повезет – попадешь к Рымарю, и тогда… В общем, тогда и узнаешь. Прощай.

– Не суетись… Есть у меня кой-что… карта одна козырная в рукаве. Сдам ее тебе, а как уж ей сыграешь, твоя забота.

– Давай без метафор? Коротко и по делу. Устал я как собака, спать хочется…

– Пожалеть тебя? Лови, жалею: бе-е-е-е-едненький… Я-то сама тока со спальни, тока вот с перин пуховых слезшая, кофию даже испить не успевши…

– Или говори, что надумала, или я ухожу.

– Скажу, скажу… Сперва один вопросец тока спрошу: ты ведь запал на меня? Есть малеха, да? Так?

– Так, не так… теперь какая разница… Уже расхотелось.

– Это типа «да»?

– Да! Ты умная… красивая… но раз не сложилось, что уж теперь.

– Дам тебе в обмен за себя такую же умную и красивую.