Защита Тараскона

Альфонсъ Доде Защита Тараскона

Слава Богу! Наконецъ-то я получилъ всти изъ Taраскона. Во все продолженіе войны я не жилъ, а только волновался!… Зная необыкновенную пылкость обитателей этого города и ихъ воинственный нравъ, я часто раздумывалъ самъ съ собой: "Что-то подлываетъ теперь Тарасконъ? Не поднялись ли поголовно его обыватели? Не обрушились ли они всею своею массой на варваровъ? Или и онъ подвергся бомбардировк, какъ Страсбургъ, и всмъ ужасамъ голода, какъ осажденный Парижъ? Не сгорлъ ли до-тла, какъ Шатодёнъ? А, можетъ быть, въ порыв грознаго патріотизма, онъ взорвалъ себя, какъ Лаопъ и отчанный гарнизонъ его цитадели?…" Ничего подобнаго, друзья мои, неслучилось. Тарасконъ не сгорлъ до-тла, Тарасконъ не взлетлъ на воздухъ. Стоитъ онъ цлъ-цлехонекъ среди своихъ зеленыхъ виноградниковъ. Его улицы, по-прежнему, преизобильно залиты лучами благодатнаго солнца, погреба полны добрымъ мускатнымъ виномъ, и Рона, орошающая эти мидыя мста, по-прежнему, уноситъ къ морю отраженіе счастливаго городка, съ зелеными жалузи на окнахъ, съ чистенькими садиками подъ окнами и съ милиціонерами въ новенькихъ мундирахъ, марширующими по набережной.

Не подумайте, однако, будто Тарасконъ ничего не длалъ во время войны. Напротивъ, онъ велъ себя удивительно, и его геройская защита, про которую я попытаюсь вамъ разсказать, займетъ подобающее мсто на страницахъ исторіи, какъ образецъ мстнаго сопротивленія иноземному вторженію, какъ живой типъ защиты юга Франціи.

Ореоны

И такъ, я начинаю. До Седана наши храбрые тарасконцы посиживали преспокойно дома. Для нихъ, гордыхъ дтей альпійскихъ холмовъ, тамъ, на свер, не отечество гибло, — тамъ гибли солдати императора и съ ними погибала имперія. Но вотъ наступило 4 сентября, провозглашена республика… Аттила подъ стнами Парижа!… О, тогда… тогда Тарасконъ поднялся и показалъ, что такое національная война. Началось дло, само собою разумется, съ демонстраціи ореонистовъ. Вы знаете, какъ страстно любятъ музыку на юг. Въ Тараскон же въ особенности эта страсть доходитъ до ума помраченія. Тамъ, когда вы идете по улиц, вс окна поютъ, со всхъ балконовъ васъ обдаютъ романсами. Въ какую бы лавку вы ни вошли, за прилавкомъ вчно стонетъ гитара, даже аптекарскіе ученики подаютъ вамъ лкарство, напвая Солосья или Испанскую лютню… Тра-ля… ля-ля-ля… Но тарасконцы не довольствуются такими концертами про себя, у нихъ есть городской оркестръ, школьный оркестръ и — ужь не знаю, право, сколько филармоническихъ обществъ — ореоновъ.

Ореонъ Сенъ-Христифа и его прекрасный трехголосый хоръ: Спасемъ Францію, — первые дали толчекъ національному воодушевленію.

— О, да… да, спасемъ Францію! — закричалъ весь Тарасконъ, махая изъ оконъ платками.

Мужчины рукоплескали, не щадя ладоней, женщины посылали воздушные поцлуи музыкантамъ и пвцамъ, стройными рядами, съ своею хоругвью во глав, проходившимъ по городскому кругу, гордо отбивая шагъ въ тактъ музыкальнаго мотива. Толчекъ былъ данъ. Съ этой минуты городъ точно переродился: не слышно стало гитары, забыта баркаролла. Испанская лютня уступила мсто Марсельез, и два раза въ недлю происходила давка изъ-за того, чтобы послушать школьеый оркестръ, разыгрывавшій Le Chant du D'epart [1]. За стулья платились безумныя цны.

Но этимъ тарасконцы не ограничились.

Кавалькады

За демонстраціями ореоеистовъ послдовали "историческія кавалькады" въ пользу раненыхъ. Нельзя было безъ восторга видть, какъ славная тарасконская молодежь, въ мягкихъ цвтныхъ сапогахъ въ обтяжку, отправлялась каждое воскресенье по городу отъ одной двери къ другой собирать подаяніе и гарцовать по улицамъ съ огромными алебардами въ рукахъ. А всего восхитительнй былъ патріотическій карусель: Францискъ I въ сраженіи при Павіи, — данный членами клуба на Эспланад и повторявшійся три дня сряду. Кто не видалъ этого каруселя, тотъ ничего не видалъ въ жизни. Костюмы были взяты напрокатъ изъ марсельскаго театра. Золото, шелкъ, бархатъ, расшитыя знамена, щиты съ гербами, страусовыя перья, конскіе уборы, ленты и банты, стальные наконечники копій, шлемы и латы, — все это блестло, пестрло, переливалось всевозможными цвтами подъ яркимъ солнцемъ, разввалось и искрилось подъ порывами горячаго втра. Это было нчто невообразимо-великолпное. Къ сожалнію, когда, посл ожесточеннаго боя, Францискъ I, — господинъ Бонпаръ, буфетчикъ клуба, — окруженный толпами враговъ, вынужденъ сдаться въ плнъ, несчастный Бонпаръ швырнулъ свою шпагу съ такимъ загадочнымъ жестомъ, что казалось, будто, вмсто знаменитой фразы: "все потеряно, кром чести", — онъ хотлъ сказать: "отвяжись ты, милый человкъ, отъ меня, пожалуйста!"… Но тарасконцы народъ не придирчивый изъ-за такихъ пустяковъ, и вс глаза были увлажены патріотическою слезой.

Такъ прорывайтесь же!