Заскоки Пегаса

– А! Новость-то какая! Со всей России к нам поэты собираются. Нужно встречу организовать. Хорошо, что при закрытых, так сказать, дверях… Все свои, хоть расслабится можно. А то прорвется мо́лодежь со своими филистёрами. Вопросы будет задавать, карандашиками строчить. А кто его знает, чего они там настрочат?

– Да плюнь ты, Петрович. Налей лучше еще по маленькой. Вот, слыхал? Наш Михалыч четырнадцатый сборник издает. Администрация – честь ей и хвала, кормилице, поилице нашей – спонсировала к юбилею города.

– Как четырнадцатый? – возмутился Семёныч. – У меня еще двенадцатая книга в печати, у Сергеича одиннадцатая, а этот шустрый какой!

– Да не волнуйся ты. Сразу две издашь – и двенадцатую, и тринадцатую. Ко Дню города приурочим. У тебя как с тематикой? Как обычно? Ну и в чем загвоздка? А что Михалыч издается, так это, знаешь, какая презентация будет? Эх, погуляем… как раз до твоей презентации голова трещать будет!

А за окном начиналась гроза. Ветер с силой рванул тяжелую раму – так, что задребезжали стекла, окно вздрогнуло и с натужным скрипом отворилось. В душной, пропитанной винными парами комнате мелькнула легкая тень. Полыхнула молния. Перед ошалевшими поэтами буквально из воздуха появилась молоденькая девушка в чем-то белом (как ни странно, бывшие дамские угодники – Петрович и Семёныч – толком не рассмотрели детали её весьма вольного наряда).

– Привет вам, коллеги, собратья мои по вдохновенью. Не ожидали? И правильно. Некоторые меня всю жизнь ждут, и всё без толку. Считайте, что вам повезло. Только запомните: говорить я с вами буду первый и последний раз.

Зовут меня Эвтерпа, профессия – муза лирической поэзии, к которой вы, дорогие мои коллеги, питаете большое пристрастие. Мне, честно сказать, ваши двадцать пять сборников – в общей сумме, двенадцать Семёныча и тринадцать Петровича – нимало не нужны. Скажу сразу: я тут ни при чём! А вот мальчиков, которые о чужой боли как о своей пишут – попрошу не трогать. Да у них в душе эта война идет, бойцы умирают, мамы в церкви свечки ставят, невесты становятся старыми девами… И девочек не трогайте, которые о любви заговорили и родной край забыли к ней приплести. Да какая разница, о ком пишут эти девочки – о нашей греческой Федре или о вашей русской Фросе, если мне плакать о ней хотелось. О женской любви, для которой нет ни стран, ни расстояний.

Классику молодёжь читает, русскую и зарубежную! А кого ж ей читать присоветуете?.. Скромно молчите.

А читали вы новую книгу вашего Михалыча, четырнадцатую по счету? Нет? Правильно делали, потому что четырнадцатая книга – это перепечатка предыдущих тринадцати. Плюс четыре новых стихотворения.

Родную природу, видите ли, молодёжь ваша забыла… Да они же в одной строчечке, мимоходом больше о ней скажут, чем вы в своих двадцати пяти книжках плюс четырнадцать от Михалыча! Эх, вы, «филистёры»…

Вновь стукнуло окошко, заскрипела тяжелая рама. Вновь голубая молния на миг озарила комнату.

Музы не было.

– Петрович, а, Петрович… – слабо простонал наш народный поэт от сохи. – Мне это что, по пьяни привиделось? Баба какая-то в простыне…

– Эх, Семёныч… плохо дело. И у меня такое же видение было, – выдохнул второй классик местного масштаба. – И впрямь нас муза посетила на старости лет. Да-с… муза лирической поэзии. Как звали-то её? Эвклида? Эврипида? Чёрт… не вспомню. Про филистёров опять же что-то было. А что за филистёры-то… Семёныч, у тебя словарь есть?

– Ка-ка-какой словарь? – ошарашено пробормотал хозяин. – Орфографический – на нижней полочке.

– Ну, какой, какой. Обычный, толковый.

– А-а… Вон, Ожегов стоит. Возьми сам, брат. Что-то меня ноги не держат. Коленки дрожат и в голове шум какой-то. Отчего бы это? Водка, что ль, неправильная была?

– Та-ак… – протянул Петрович, – так-так-так, филистер… чёрт, мы еще и ударение неправильно ставили… – «человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением»… Чего-о-о?!

– Ах, подлая девчонка! Да это мы-то филистеры?! Наш кругозор ей не понравился?! Прилетела тут, учить нас вздумала! – обозлился Семёныч. – Вот пусть только прилетит еще раз, крылья пообрываем!

– Пусть только прилетит, муза недоделанная, – вторил ему Петрович.

Но напрасно беспокоились два народных поэта, почти классика, регулярно получающие премии от сердобольной администрации.

Муза и не думала их навещать.

Анна Попова, Елена Яворская О, бедный Гамлет!

1. Хроника репетиции

– Офелия, ну что ты лежишь, как неживая?! Положи ноги на плечи Гамлету!.. В который раз репетируем, а динамики никакой! Это Шекспир, а не Вася Пупкин! Сколько можно объяснять?! Елизаветинская Англия, суровая мораль, пуританские нравы, а человек создан для любви, как птица для полета, и загнанный вглубь эротизм прорывается наружу! И вот представьте себе трагедию! Только в двадцатом веке доктор Фрейд дал психологическую трактовку этому феномену! Слово такое научное – су-бли-ма-ци-я! Вот и сублимируйте мне, сублимируйте! Ну?!! Начали!