«Засланные казачки». Самозванцы из будущего

Николаев тяжело вздохнул, и Пахом отчетливо осознал, что тот до сих пор жалеет погибшего друга, даже невольно горюет о том, что им пришлось драться друг против друга.

– Прошу простить…

– Не за что, – Николаев пожал плечами. – Я в шестнадцатом в академию поехал, на ускоренный курс, так что разошлись тогда наши пути-дорожки, и каждый сделал свой выбор. Да вы присаживайтесь, Пахомий Иванович, в ногах правды нет. Дело в том, что этой ночью я познакомился с записями, что дали вам в Монголии. Скажу более, я их немедленно передал по телеграфу в Москву.

– Так они что, не были туда отправлены раньше? Ведь три недели прошло. Оказались ложными?!

Новость шокировало Ермолаева – он так надеялся, что все изложенное окажется правдой и очень поможет Красной армии в отражении наступления польских панов.

– Дело в том, что вся изложенная информация оказалось удивительно точной. Прямо поразительно верной, товарищ Ермолаев! А это не может не вызвать у нас самого пристального внимания. А потому меня интересует буквально все, что связано с этими двумя офицерами, с которыми вы… хм, «познакомились», скажем так, в Тунке. Да-да, буквально все, даже любая мелочь, которую вы сможете припомнить!

Глава пятая. Александр Пасюк

«Это что ж такое получается! Все нас лупят – чекисты били, шубинцы еще и пороли, а с монголами вообще нужно молчать. Родиону за «косорылых» чуть ли не все зубы выбили!»

Мысли текли тягучие, как патока, и отнюдь не радостные. За эти две недели, проведенные исключительно в седле от рассвета до заката, его тело полностью одеревенело, промежность горела огнем и превратилась в сплошную кровоточивую мозоль.

Артемов же вообще стал напоминать вопящий сгусток боли, ходил по земле в короткие часы отдыха исключительно нараскоряку, словно впервые вставший на ноги младенец, и постоянно постанывал даже во сне.

Такого резкого поворота в своей судьбе Пасюк никак не ожидал – выдернули их от безумных женских ласок безжалостной рукою, грубо, надев на голову мешки, и связанными посадили в седла. Попробовали кричать – похитители сразу засунули им в глотки настолько вонючие тряпки, что чуть рвотой не захлебнулись.

Принимать такую лютую и позорную смерть оба не захотели, а потому за эти долгие дни друзья ухитрились переброситься, да и то шепотом, десятком слов, в основном разговаривая жестами, словно враз глухонемыми стали.

Монголы вообще молчали, как в рот воды набрали – пяток гортанных слов, сказанных предводителем, и все – сиди в седле да на весеннюю степь любуйся. Вот только не до обзора красот и получения эстетического удовольствия было – одна только скачка, долгая и нудная.

Какой там побег?

Уже через три дня такой сумасшедшей езды даже считавший себя двужильным Александр полностью выложился, а потом и отупел, совершенно не понимая смысла происходящего…

Шмяк!

– Ой!

– Ну, су…

Падение с высоты седла оказалось весьма болезненным. И хорошо бы сам упал, так нет – жестокая рука степняка его сбросила. Рядом стонал Артемов, с парнем обошлись совершенно так же.

«Неужто убивать будут?!»

Мысль о смерти уже не вызывала леденящего кровь ужаса, настолько он очумел от вечно ноющей боли во всем теле. Стало даже безразлично. Но, тем не менее, Пасюк сразу же ее отогнал: ведь не для того же монголы, презрев страх перед доброй дракой с казаками (а что Шубин будет мстить, это и ежу понятно), их везли за сотни верст, чтобы ритуально прирезать посередине степи, по которой высокими волнами, словно на бушующем море, шли невысокие холмики и балки.

– Саныч, что это они удумали?

Рядом чуть слышно пискнул Родион, страшившийся подать свой голос и сжавшийся в тугой комочек. Парень с собачьей тоскою в глазах взирал на пятерых неулыбчивых монголов, что продолжали сидеть в седлах каменными истуканами, какие встречаются иной раз в степи.

Старший из похитителей что-то гортанно произнес, абсолютно для них непонятное, при том, для лучшей убедительности, тыкая грязным пальцем в сторону поросшего ковылем бархана.

– Что вы говорите? – кое-как выдавил из себя Пасюк, в третий раз за долгое путешествие услышавший монгольскую речь. Неразговорчивы были с ними похитители и словоохотливых жертв приучили к молчанию – монгольская плеть оказалась ничем не лучше казачьей нагайки и понимание в головы вбивала быстро и жестко. Да и не столько ум тут внимал, сколько поротая задница.

– Туда иди. Паровоз. Ту-ту! – монгол смешно изобразил сигнал, вот только Пасюку было не до смеха, ибо степняк закончил решительно, злобно сверкнув глазами. – Уезжай! Убьем!

С трудом, словно тяжело заученное, произнес монгол эти русские слова. Потом пошарился в седельной суме и неожиданно кинул Пасюку небольшой кожаный мешочек, звякнувший при ударе о землю. Затем небрежно бросил кинжал в потертых ножнах и что-то громко гыркнул своим спутникам, что продолжали на них взирать с высоты седел, положив поперек их короткие кавалерийские винтовки.

Степняки живо развернули коней, заодно прихватили лошадок как своих недавних жертв, так и заводных, и тут же пошли рысью, скрывшись через пять минут за холмами.

– Однахо…