Засланцы

А когда расходились с танцев и Синичкин хотел проводить Надю, она сказала, что не одна, а с подругой. И тут же Синичкин привёл своего соседа Семёнова, человека положительного. И пошли они по аллеям вчетвером, а потом как-то стали Синичкин с Надей отдаляться от своих спутников, и это не было неприятно никому – ни Наде, ни Таисии.

Вот с этого всё и началось. И нет, чтобы ему, Синичкину, хоть ей-то, Наде, открыться, что это он, а не какой-нибудь другой. Но нет, не решился. Подумал: вдруг он, другой, ей не нужен, а нужен именно такой вот киноартист, знаменитость? А ведь скажи он ей правду, тут же всё бы и выяснилось. Ясно бы стало, что она собой представляет, эта подмосковная учительница. Понятно бы стало, что её интересует – человек с лицом Куравлёва, но со своей душой, мыслями, характером или знаменитая оболочка. Но нет, не решился Синичкин, а пошёл по пути компромисса со своими принципами. И шёл всё дальше и дальше. И вот до чего дошёл.

Набежал на него как-то шустрый человек по прозвищу «культурник» и сказал плохо поставленным голосом:

– Как себя чувствуете, товарищ Куравлёв?

– Нормально, – ничего не подозревая, ответил Синичкин.

– Никаких недомоганий нет?

– Нет, – честно ответил Синичкин.

– Здоровье в порядке, спасибо зарядке? – не то спросил, не то констатировал как факт культурник.

– Спасибо, – на всякий случай поблагодарил Синичкин.

– Солнце, воздух и вода помогают нам всегда?

– Всегда, – не покривил душой Синичкин.

– А какие трудности, какие проблемы?

– Да нет вроде бы никаких. Думаю, что заслуженный отпуск закончим в положенный срок.

Этот ответ нисколько не озадачил культурника, и он продолжал замысловато:

– Ну а так вообще-то готовы народу послужить на своем поприще?

– А как же! – сказал Синичкин. – Обязательно. Мы со своей стороны, так сказать, соберём все силы и, как говорится, в едином порыве…

Неся все эти необязательные слова, Синичкин мучительно соображал, что от него хотят, но соображать ему пришлось недолго. Культурник как обухом ударил:

– Вот и порядок, значит, я афишу уже вывесил.

– Какую афишу? – изумился Синичкин.

– «Творческий вечер артиста Л. Куравлёва. Детям до 16 лет вход воспрещён».

Синичкин открыл рот, а что сказать, не знал и почему-то спросил:

– А дети-то здесь при чём?

– Вот я и говорю, ни при чём, а то набегут, а вы мало ли о чём рассказывать будете. Может, о творческих планах, а может, и о своих встречах с замечательными людьми. – И, многозначительно подмигивая, культурник удалился.

Вечер был назначен на завтра. А сегодня Синичкин ещё гулял с подмосковной учительницей. Он гулял с ней по берегу моря и вспоминал слова великого писателя А. П. Чехова о том, что в человеке всё должно быть прекрасно. Ему, Синичкину, казалось, что именно о ней, о Наде, и сказал эти свои замечательные слова знаменитый писатель. Ведь именно в ней, в Наде, по мнению Синичкина, всё было прекрасно. И с каждым днём всё дальше и больше убеждался Синичкин в правоте чеховских слов. Лицо у Нади было прекрасно. Оно было круглое, Надино лицо. Глаза на этом лице тоже были круглые, с огромными детскими зрачками. Ротик маленький и тоже кругленький. Одним словом, красивое лицо. Может, кому-то оно таковым и не показалось бы, но Синичкину, отвыкшему от женского внимания и разомлевшему от юга и обращённых на него Надиных глаз, оно казалось прекрасным.

И мысли Нади ему тоже были близки и понятны. Она, например, считала, что человек должен любить свою работу. Ей казалось, что у неё замечательная профессия. Она считала, что именно от её работы зависит будущее нашей планеты. Ведь если учителя воспитают хороших, честных и благородных людей, мир станет прекраснее во сто крат. Не будет войн и подлостей. Значит, всё дело в том, какие они, учителя. Она считала, что в педагогические институты должен быть самый строгий отбор.

– Верно, – говорил Синичкин, – а то у нас в школе учительница была, так она говорила «чумадан» и «тубаретка».

И ещё у Нади были конкретные мысли. Она считала, что на уроках труда надо учить ребят делать ремонт, – тогда страна сэкономит многие тысячи, а может, миллионы рублей. Во-первых, дети будут ремонтировать школы и одновременно учиться профессии, а это экономия. А во-вторых, они, эти дети, никогда в жизни не будут зависеть от ЖЭКа или халтурщиков. И эти мысли Синичкин также считал прекрасными, во всяком случае верными. Может быть, только Надина одежда не совсем соответствовала чеховскому определению, и причёску он, Синичкин, с удовольствием переделал бы. Поэтому, направляясь с прогулки к корпусу санатория, Синичкин извинился, вынул из кармана небольшую расчёску и, сказав: «У вас волосы сбились», стал поправлять Надины волосы. Она так удивилась и растерялась, что не могла сказать ни слова. А он перебирал её волосы, пристраивал куда надо пряди и неожиданно для самого себя поцеловал Надю. И вот как бывает – она ответила ему. Но, оторвавшись от губ его, вдруг разозлилась:

– Вы думаете, если вы артист, значит, вам всё можно?

– Нет, я так не думал.

– Я так и знала, что вы такой.

– Да я не такой, – пытался оправдаться Синичкин.